Большой аргиш

— Я не знала, что сало отнимет у тебя ноги и ты станешь ленивым, гнилым. Из Бедобы вернусь, рожу белокожую девку.

— О, злая! Зачем я отдал за тебя пятнадцать оленей?

Топко повернулся на бок и беззаботно заснул.

Топко не знал, что у Дулькумо на стряпню не хватило муки. Она вытрясла последний турсук и еле-еле намяла две небольшие лепешкй. Вечером ей придется просить муки у Этэи. Дулькумо много могла бы наговорить Топко в гневе, если бы не сборы в Бедобу за покрутой.

Сауд молча перевязывал роговую луку у седла. Старые ремни перетерлись, пришлось для поправки выкраивать ремень из узды. Хорошо, что при раскрое мать не обузила повода.

Этэя к маленьким турсукам надшивала по замшевой ленте, чтобы в них побольше вмещалось муки. Русские продают муку не весом, а мерой. Маленький, большой ли турсук для них — одна мера. Неплохо было бы надставить все турсуки. Да нет в запасе кожи и к завтрему не успеть Этэя отставила переделанный турсук, посмотрела на него сбоку. Показалось, что надставила маловато. Посоветовалась с Бали, у которого в коленях сидел Кордон и ловил его за пальцы.

— Дедушка, я хочу прибавить ко всем турсукам по стольку? Ладно ли будет?.

Этэя бросила надетавку. Бали повертел ее, примерил, подумал, ответил:

— Турсуки сделаны ладно. Равнять их не надо.

— Рауль велел.

— Я слышал. Но как ты их будешь равнять? Спина важенки — не бычья. Что понесет бык, под тем ляжет лучшая важенка: пойдет — порвет спину. Рауль сказывал, да и я знаю, что русские купцы продают муку на турсук. Это худо, но нам ума терять нельзя. Как без него жить в тайге? Пропадем. Какой нужно было для оленя турсук, народ нашел не сразу.

Этэя покраснела. Под острым ножом затрещали жильные нитки. Она выпорола лишнюю вставку и переделала турсук по-старому.

На следующий же день к вечеру навьюченный легкими турсуками с пушниной и свертками берест для чума-времянки ушел в Бедобу верховой аргиш. Его сопровождал пеший Топко. Дулькумо уговаривала его остаться домовничать за Сауда, но он молча переменил у лыж ремни и упрямо сказал:

— Меня ждет русский друг. Вина тебе он не даст.

Ушел аргиш и смолк бор. Этэя завидовала Дулькумо. Она волновалась. Ее долго сосала большая досада. Сауд перешел к ним в чум. Он будет рубить дрова, смотреть за оленями, подгонять их к стойбищу и ждать, когда мать привезет ему меткую винтовку. Сауд щурил глаза, в кого-то целился и про себя чему-то улыбался. Пэтэма наминала туго тесто. Она больше не будет недопекать лепешек.

7

Степан Рукосуев, прозванный эвенками за х-ромоту Дэколком, поносил сухопарую жену Усаиду за то, что она потратила на приправу к толченым картошкам горчицу.

— Леший копнул тебя под хвост, беспутную, извести последнюю горчицу! — кричал он. — С весны, почитай, как свой глаз берег восьмушку. А она… Вилика-атничать принялась!.. Добро, прости господи, на дерьмо извела.

— Ты чего это, Степан, черемицы объелся? Ты же сам велел ее взять. Летось с окунями ел. Сам слопал горчи-цу, а я…

— Молчи, вылюдная! — оборвал Дэколок бабу. — Молчи лучше! Двенадцать бы тебе змеенков в бок!..

— Тебе бы их самому, чтобы помнил, чего жрешь!

У Дэколка от злости побелел нос, ткнулся в зубы язык, задергалась губа.

— Слопал… Знаешь, что нет лишку: не давала бы. Что теперь стану делать? Мужики судачат, за Кочом уж тунгусишки стоят. Юрт пять пришло. А повалят за покрутой, чем угощать стану? Придется поить вшивую тварь настоящим вином. Разоряйся теперь, Степанушка… Ых, лешева баба!..

Дэколок повернулся на скрюченной ноге и ковыльнул к дверям лавки.

— Степан! — остановила его Усаида. — Ты велел парить в печке табак. Напарила. До лихоты угорела. Куда его теперь?

— А перец стручковый не забыла? Ага!.. Тащи.

Дэколок протаял ртом на стекле кружок, вытянулся на здоровой ноге, окинул глазом улицу.

Никого: снег, крыши да бродит по улице пузатый бычишко Ивана Пашкова.

— К ночи их лешаки приведут, — пробурчал Дэколок, — така уж она есть с веку, тварина. Живет ночью, пахнет зверем.

— Держи свое снадобье. Горячо. Смотри, не ошпарься! — предупредила Усаида.

Дэколок с дымящейся дурманным паром чугункой, приседая на искалеченную ногу, закрылся в полутемной лавке. Усаида убирала с пола холщевые половики. Она слышала, как Степан стукал по винному бочонку воронкой и выставил за порог пустую чугунку. Потом зашор-кал пилой. Усаида знала, что он опиливает снизу на треть сахарные головы. Широкий и двойной аршинный товар они разорвали с ним вчера и перемотали в отдельные куски.

Темные пади, снежные ремни рек, светлые выкрои таежных болот. Подъемы и синие, с синими ступеньками, далекие хребты. Снова пади, подъемы и без края таежная синь…

Топко был мрачен. Он шел потный, потупя глаза. Его не радовали с гор видимые просторы, на грани которых он думал встретить непременно деревню. Подходил — и никаких признаков русского поселья. Обманная грань была только горой, с которой опять открывались таежные дали. Он никогда не был в Бедобе и не знал этих мест. Знал Рауль, но чужими глазами не посмотришь на то, что они знают.