Большой аргиш

Пэтэма прилипла глазами к сухому сучку. Сауд подошел к кедру и ложей винтовки шаркнул по коре. Белка, распушив хвост, шмыгнула кверху. Взвизгнул Поводливый.

— Тут… Иди скорее. Вон она!

Сауд подошел, взвел курок, положил винтовку в рас-пор на ветку.

— На, стреляй, — сказал он. — Глаз зажмурь, другим гляди тут, тут — и прямо в белку.

Щелк. Упали враз отбитая пулей мерзлая ветка и невредимая белка. Поводливый на лету перехватил промах Пэтэмы. Куснул, смял, бросил.

Пэтэме было весело, жарко. Она шла к чуму. Сауд нес добычу ее собаки.

Угощенный Чектымой, Топко за ночь вымерз. Проснулся. Светло. Тихо. Болит голова. Перегорело во рту. Плюнул.

— Обой!.. проспали, — заторопился Топко. Сел. — Где баба?

С хвои пискнув снялась стайка маленьких серых птичек. С небольшим турсучком вошла в чум Дулькумо. Топко сощурил припухшие веки.

— Дулькумо, что народ ушел покручаться? — спросил Рауль.

— Спят. Чектыма ознобила руку. Плачет. Ой, как плачет!

В полдень аргишною цепочкой тронулись все в Бедобу. Топко не дождался, когда соберется Дулькумо, ушел с Каменским родом. Те идут к Дэколку: он их друг и друг Рауля. Увидит он Топко и станет его другом.

Вышли из снежной броди на конную дорогу, зарысили. Топко снял лыжи. Кругом чистая, вырубленная под покосы равнина, далеко по росчисти кочует зоркий глаз. Хорошо видно, где вьется река. От реки на полдень ельник, ближе ельника огненный блеск оконных стекол, крыши, дым. Много дыму. Топко подтянул туже штаны. Вошел в деревню, сузил шаг, сжался сам. Загородили глазам дорогу дома, заплоты, амбары. Куда идти? Где Дэколок? Встретил ребятишек, хотел спросить, да вдруг забыл русские слова. Спросил, все засмеялись. Только один мальчишка ответил ему по-эвенкийски: «Здравствуй» — и бойко просчитал до десяти.

«Умеет мало-мальски толмачить», — обрадовался Топко, как родному. Спросил, где изба купца. Но мальчики не поняли.

— Гляди, ребята: олени! Рожища-то!.. Егорша, пошли смотреть.

— Нет, Кольша, я поведу этого к отцу покручаться, — домовито ответил толмач приятелю. — Мать пояски плела. Крестов и ладану богучанской[43] батюшка родителю дал. Друг, шуруколь! — вспомнил Егорша нужное слово и вперевалку, медвежонком повел Топко в узенький переулок. Он неуклюже задирал кверху большую телячью шапку и старался по-своему занимать друга знанием эвенкийского языка:

— Это амун? — сказал Егорка и в подтверждение слова пнул лосиновым бакарем[44] конскую глызу.

— Амун, амун, — улыбнулся Топко.

— Э! Топко? Ты куда пошел? — окликнул его Рауль.

Топко повернулся назад вспугнутым сохатым и побежал к своим.

— Ы-ы, лешевы! Помешали. Маленько и не довел к тяте, — возмутился покинутый «купец» и съежил досадливо плечи.

Из-за угла вышел конь. Олени испугались. Рауль соскочил с седла, взял повод. Тянутся, бросаются олени, топчут друг друга. Один наступил на ногу Дулькумо. Она ткнула животного в шею и пошла прочь, прихрамывая.

Рауль потянул оленей дальше, отворачиваясь от маленьких окон избушек. Они всегда напоминают Раулю пытливые, подглядывающие что-то глаза. Наконец, Рауль вслед за Чектымой свернул во двор одного дома. Сразу стало узко и темно, будто попали в ловушку. Зашли все в избу. Там накурено, пахнет чем-то нехорошим. Сбились у порога, мнутся. Жарко топится железная печь.

— Но, здорово, — ни с чего оробел смелый в тайге Рауль.

— Дорово, — прошептал за ним Топко.

Дулькумо промолчала.

— Степан! — крикнула в горницу Усаида. — Встречай гостей.

Проскрипела на крючьях дверь, из лавки, хромая, выбежал Дэколок.

— Рауль Комуланович? Ей-богу, Усаидка, он! Это ты, Рауль?

— Я. Узли слепой стал?

— Слепой, слепой, — прикинулся Дэколок. — Вижу, люди стоят, а кто такие — не пойму. Иди сюда. А там с тобой еще кто?

Дэколок впился серыми, бегающими глазами в большого, под самые полати, Топко.

— Ни его, ни бабы, святая икона, не знаю. Чектыма, что это за люди пришли?

Из горницы вышла с перевязанной рукой седенькая Чектыма, увидела, засмеялась.

— Топко, орды Сарамикталь. Не знал? Яркину ходит, там, у Федотки покруту берет. Теперь € бабой в Бедобу пришел. Тебе друг будет. С Раулем чумом один место стоит.

Чектыма поймала за рукав Топко, вывела его на середину избы. Рядом с его большим телом она казалась до смешного малой.

— Глядите! Топко — наш богатырь, — сказала старуха.

Дулькумо стало стыдно за болтливость Чектымы. С лица женщины не успела сойти краска, как цепкая рука потянула и ее от порога.

Смелость старухи смешила Рауля, но он был молчалив и завидовал бабке.

— Степан, гостить давай! У Рауля полон турсук пуснины, у Дулькумо — тоже белка много, — быстро заговорила Чектыма.

От нее пахло водкой и табаком.

— Ой, старая, врешь! — подмигнул Дэколок.

— Прабда!

Вылетела пыжом из горлышка бутылки пробка, сплеснулось вино, наполнились чашки.

— Вот-то гостить буду дружков! Усаида, рыбы!.. Пейте.

Хлебнула Чектыма, задохлась. Дулькумо выплюнула под стол. Топко замигал, будто ему засорили глаза.

— Ы-ы, Дэколок, вино алапчу[45]. Экой сладкой у Паски нету, — отдышалась Чектыма. — Теперь я век покруту тут беру. Паске не хожу. Соболь тебе даю.