Большой аргиш

От горницы, вдоль северной стены с одним окном, отгорожена узкая лавка. Прилавок — широкая плаха. За темным концом ее — проход к трем тесовым полкам на березовых спицах в стене. К потолку на ремне пристроены весы-коромысло. Скалки, цепи — желтая, прозеленелая медь. Как ходит согнутая на один бок стрелка — в потемках не видать. На полках спички, табак, кирпичный чай, квасцы, наперстки, медные и никелированные пуговицы с гербами. Медные котлы, а в котлах дробь, куски свинца; в жестянках пистоны, порох. В углу штук пять шомпольных ружей. Сверток крестьянского сукна, ситец, молескин и тут же в синей бумаге три сахарные головы. По гвоздикам — бусы, поясочки, гайтанчики, колечки, сережки, крестики, цепочки, — медь и серебро; золотое — лежит в ирбитской шкатулке… О, сколько раскинуто Дэколком на трех полках завидных товаров! Колечко — так бы и надел его, шнурочком — закрутил бы косу, пуговками — залепил бы сплошь всю грудь узорчатой дако[50]. Узенькими ленточками цветного молескина расшил бы всяко-всяко плечи, воротник, грудь, рукава, спинку суконного зипуна, хольме[51]. А гам, в китайской чашке, бисер мельче мышиного глаза: и красный, и розовый, и черный, и льдистый и… Нет, это не бисер, а полная посудина радужной пыли! И чего только ею невозможно расшить!..

— Кажи пушнину, покручать стану, — окинул Дэколок через прилавок внесенные турсуки. — Много принес?

— Считай, сам говорить будешь, — обрадовался Рауль.

Дулькумо выложила кучу белок, связанную жилками по десятку.

— Вся хорошая? Смотреть надо?

— Не знай… Гляди.

— Подпаль[52] есть?

— Зимой стрелял, как подпаль попадет?

Дэколок по мездре видел высокое качество пушнины. Вся она чиста, как подкорок свежеосоченной талины, глянцевито желтеет. Дэколок начал десятками отбрасывать шкурки в угол, где уже лежала принятая пушнина.

— Раз, два… Эх, забыл угощать-то. Кури-ка! Русский царь только такой табак курит, да большо-о-ой начальник.

Рауль и Дулькумо припали к четверке, нюхали Осмоловский табак, глядели на золотые надписи и гербы.

— Раз… Ты кури, кури! Ее потчуй… Раз. Два. Ты много добыл, Рауль Комуланович. Мастер стрелять.

— Не знай. Думай сам. Быват — маленько мастер, Сауд тоже маленько мастер.

— Какой Сауд?

— Моя парнюско, — затянулась табаком счастливая Дулькумо.

— Ружье, поди, твоему парнишке надо?

— Вот, вот… Винтопкам надо.

— Есть хор-рошая! Гляди там.

Обрадованная Дулькумо отошла в угол выбирать ружье. Дэколок громко, чтобы слыхали его друзья, досчитал белку.

— Тридцать семь десятков, — сказал он. — Этот десяток надо богу давать. Ладно будет?

— Богу? Пусть, — согласился Рауль и сел на затертый одеждою голый прилавок.

Дулькумо подошла к нему и тихонько сказала:

— Винтовку ты выбирай. Ты мужик. Сколько белки-то насчитали?

Рауль забыл, переспросил Дэколка и сказанное им перевел Дулькумо.

— Я клала сорок пять десятков.

Дулькумо переступила с ноги на ногу. Рауль задумался.

Дэколок не мог соврать, он хорошо и громко считал. Должно быть, Дулькумо немного ошиблась. Да и как пересчитаешь теперь, когда пушнина вся в куче. Положим, об этом можно подумать в чуме. Надо слушать, что говорит Дэколок.

— Белку считали, теперь долг старый морить станем, — сказал он.

Рауль наклонился над исчерченной мудреными знаками страницей. Шевелит губами Дэколок, а сам деревянные бусы по проволочкам так, этак катает. Покатал, сбросил.

— Старый долг морил и на покруту в этом году оставил двести пятьдесят белок. Не хватит, в долг давать буду.

У Рауля от радости вспыхнули щеки. Какой за ним был прошлогодний долг, он не помнит; но помнит, что Дэколок говорил ему про долг. Зачем ему помнить, когда о нем не забудет русский. Что должен, нечему удивляться. Дэколок богаче Рауля, о чем говорить! Другие тоже ему должны.

Дулькумо думала:

«Неужели счет русских другой?»

— Друг, вино морил? — напомнил Рауль купцу о прошлом веселье.

Он застал Дэколка врасплох.

— Вино?.. Половину морил, половину на свою шею писать буду. Гостил будто. Как друзей не гостить? Куда годно? Пил-то много, да ладно. Все теперь считал. А это — умер будто, — и Дэколок на глазах у Рауля на листе с хитрыми записями поставил жирный крест.

Началась веселая торговля. Дэколок подавал: табак, крестики, гайтаны, пояски для кос, сережки и опять заиграл деревянными бусами на проволочках. Свой товар расценивал наобум — все дороже и дороже. Непогашенной белки на счетах осталось мало. Дэколок перестал считать.

— Теперь какую покруту надо?

— Бисер, — вытянулась через прилавок Дулькумо.

— Ох, бисер-то я и забыл! — спохватился Дэколок. — Бисеру нет, как жить? Эта мера — хватит? — взял он из чашки щепотку.

— Какой, друг, экой? Смеял, да только.

— Больше надо? Жалко, да… Э, черт ее бей! Другу дам, — и Дэколок отчерпал радужной пыли пять деревянных ложек. Сбросил со счетов остаток в тридцать костей, поугрюмел:

— Но, друг, покруту кончили. Белка-то ушла вся. Теперь как?