Большой аргиш

— Я был постарше тебя, мужичок, когда добыл первую кабаргу, — обращаясь к Сауду, не торопясь, сказал он. — Стояли мы на речке Идуконе. Идукон, скажу тебе, выпал из соболиной сопки Уро. Из нее же навстречу солнцу пошла речка Нахата, на полночь бросилась ниточкой Тыгиткит, а рядышком с Идуконом бегут Юкта и Огне. Только Юкта и Огне убежали на вечер, а Идукон отвернул на полночь. Вот сопка-то Уро какая. Она, как паучок, растянула по тайге от себя в разные стороны речки. Идукон большая и быстрая река. А извилялась! Как червяк. Туда-сюда течет. Вода шумит. Весело плавать по нему в берестянке. Не задремлешь. По левой стороне Идукона высокие камни, и вот так, как пальцы, врозь торчат? На этих-то, мужичок, камнях я и бивал кабарженок. Откочевал с Идукона и отъел кабаржину. Речек других много видел, и каменистых, и всяких, а кабарги не видал. Сходим когда-нибудь на Идукон, там ты посмотришь, как они скачут с камня на камень. Скочит вниз, думаешь — пропала. Смотришь, а она на камешке, на острячке таком стоит копытцами в кучке. Ловкий зверь — кабарга! Увидел человек и сам в кабаржиные прыжки играть начал. Умеешь ли ты, мужичок, в высоту прыгать с шестом?

— Умею, дедушка, да плоховато.

— Эко, плоховато, — Бали хлопнул себя по ноге. — Ешь больше кабаржины, легким станешь. Все ешьте.

Сауд выдрал почки и подал их старику. Пэтэме с Этэей отдал кабарговое сердце и печенку.

Пускай едят, сами они каменных скакунов добывать не умеют.

Бали съел сырые почки, слизнул с губ солоноватый сок и сказал:

— Язык слепой, а сладкое видит.

На белых зубах Пэтэмы похрупывало согретое на углях кабарговое сердце. Этэя крошила сырую печенку и лакомилась маленькими кусочками. В ясной памяти слепого Бали замелькал порожистый Идукон. Свалясь на спину, он думал: откуда на Бедошамо забежала эта тонконогая скакунья? Сауд подтащил к огню на шкурке тонкоребрую свежину в жирной рубашке и сказал женщинам:

— Ночь долгая, мясо кабаржиное сладкое. Варите его все сразу. Пэтэма, тай скорее снег.

— Да, да! — подхватил слова Сауда Бали. — Больше мяса — короче ночь.

В руке Этэи быстро двигался нож. Росла горка разрубленного на куски мяса. Из красной головы тускло светили потухшие глаза. Пэтэма туго набивала котлы чистым снегом. В сторонке собаки доедали кишки.

На сытый желудок спится крепко, тепло и без снов. Кабаргового мяса поесть хватило всем. Полтора котла еще осталось на завтра. Хорошо вставать утром, когда в жилище пахнет едой. Положим, только пустое жилище не пахнет ничем. Понабросанным к порогу перьям можно судить, что Сауд добывал птицу и не держал голодом чум. Сегодня он всех накормил кабарговым мясом, даже маленькая Либгорик может спать, не просыпаясь. Перед ее ртом лежит открытая грудь матери, в которой полно молока. На набухших сосочках сами собой собираются беловатые капли.

— Пэтэма, ты спи на спине, — сказал, укрываясь с головой, Бали. — На спине мало мяса, она мерзнет сильнее брюха. Ты, мужичок, тоже спи так. Хо-хо…

В очаге, догорая, посверкивали угли. Пэтэма перед сном перевивала косу. На нее глядел из-под одеяла Сауд. За чумом в снегу гнездились собаки.

Вызвездило. В чуме настыло. Воздух стал звонкий, снег скрипучий. В стареньком одеяле Сауду было холодновато. Он вытянулся палкой и, не шевелясь, спал на спине. Пэтэма спустилась глубже в мешок. Этэя прижалась плотнее к Кордону. Бали немного переел. Он проснулся и слушал тишину холодной ночи.

В тайге было тихо. Вдруг по земле донеслись чуть слышные, как подо льдом течение, шипящие звуки. Вскочили с лежбищ собаки и, гавкая, сбежали к речке.

— Го-о-о! — послышалось издалека, и лай прекратился.

— Этэя! Эко, как спит. Этэя! Слышишь, собаки болтают: Рауль идет. Вставай, топи чум.

Этэя, высунувшись из-под одеяла, разживила огонь. Пока разгорались дрова и нагревался чум, она продолжала лежать в одеяле, потягивалась и зевала.

Шаги становились все слышнее. Собаки не лаяли, а взвизгивали, ластились. Наскучались. Олени, услышав дым, шли веселее и не тянулись в поводу.

«Не вовремя в чуме огонь. Все ли в нем ладно?»

Рауль ударом пяток в лопатки поторопил усталого оленя:

— Зачем так рано зажгли огонь? — спросил Рауль, не входя в чум.

— Услышали, что вы идете, вот и зажгли, — ответил с постели Бали. — С огнем в жилище веселее встреча.

— Хорошо бы в теплом чуме с дороги поесть, — сказала Дулькумо, расседлывая оленей.

— Накормим, — Этэя сунула к огню котел с мясом.

Она не вышла из чума встречать мужа. Зачем это? Вернулся, стало быть, в чум придет сам. Вскоре откинулась дверная пластина, и в жилище друг за другом пролезли Рауль и Дулькумо.

— На-ка заказанные покупки, — Дулькумо подала Этэе турсук и посмотрела на спящего сына. Ей стало радостно и легко. Заказ его она выполнила. Этэя сняла с огня котел и поставила его на низенький столик. Рауль, не раздеваясь, подсел к столику. Он отвязал теплые рукавицы и запустил голую руку в котел.

— Дулькумо, гляди-ка чего они там припасли?

— Кабаржину!

Рауль зажал клыкастую голову в руку и начал ножом выкапывать из черепа мозг, вытаскивал глаза и адпетитно обсасывал с них окологлазный жир и нежную мякоть.