Большой аргиш

Остановились лыжи. Сауд приложился к дереву и посадил кружок на прицел. Пчик! И нетерпеливый крик вдогонку Раулю:

— Где пуля?

— Рядом с моей.

— Хэгэ! — громкая радость Сауда ворвалась в чум — Дедушка, ты правду сказал, винтовка неплохая.

— То и есть. Я не даром шаманил. Тащи мне, слепому, глухаря за работу.

И замелькали по бору зеленые штаны на бойких ногах веселого Сауда. Бали он отыщет повкуснее еду.

…Утром у изголовья дедушки Пэтэма увидела двух зайцев и рыжеперую копалуху.

9

Новолунье. Молодой месяц Шага-Гируан повернул на треть ладони. Наметилась его вторая копченая половина. Вечерами стал гуще синеть снег. Выбитый вблизи чумов ягель[57] развязал ноги пасущимся оленям. На копаницах твердели края снежных ям, твердела в них перемешанная копытами снежная осыпь. В ямы не погружали голов ни слабосильные олени, ни хрупкий молодняк. Все они шли вдаль, на свежие пастбища. К оленям, что ходили в аргише в Бедобу, вернулась резвость. Быков — вожатых стада — ничто не держало на истоптанных местах. Они рвались вперед. Манил вкусный, свежий мох. Сауд устал разыскивать их и пригонять с далеких пастбищ к чумам. Ему наскучил Бедошаминский мыс желтокорым, как кукушкин глаз, светлым сосновым лесом. Сауду хотелось бежать в темную тайгу, где вдоволь пушнины и птицы. Надо же по-настоящему попробовать новое ружье. Надоело и — старому Бали сиднем сидеть у очага. Слепота не убила в нем вековой привычки к очередным переходам. Пэтэма без конца таяла снег и терпеливо ждала, когда Сауд снова позовет ее на охоту. Вчера он приходил к ним, в своем зеленом, как таежная елочка, суконном зипунчике, звал Пэтэму в лес, да сильно плакал Кордон, и Этэя не отпустила.

Кордон перевернул в огонь котел. Этэя нашлепала его. Он кричал громче вчерашнего и от шлепков и от испуга.

— Этэя, ты била Кордона, а мне стало больно, — вздохнул Бали.

— Дедушка, он лезет к огню.

— Эко, лезет! Ты бы обожгла его искоркой, вот он и узнал бы, что к огню лезть опасно.

Этэя вышла из чума. На голову Бали садился комарами взметнувшийся из костра пепел. Пэтэма вытянула дудочкой тонкие губы, верещала птичкой, потом щелкнула языком и отпугнула плач. У ребенка налились смехом мокрые щеки. Руки его хватались за волосы, за крестик на шее Пэтэмы, за маленькое ухо с большою сережкой.

— Дедушка, к нам кто-то идет, — сообщила из-за чума Этэя. — Спускаются в Бедошамо.

— Люди — неплохо. Много их?

— Два мужика с бабой. Какие — не знаю. — Крикнула: — Дулькумо, иди сюда! Посмотри, может, ты узнаешь?

— Ээ, зачем маять глаза? Придут — увидите, — отозвался Бали.

Дулькумо выйти опоздала. Высокий берег заслонил аргиш. Лают в тайгу собаки, отлаивается ответно тайга. К женщинам вышла Пэтэма. Ждут втроем, угадывают, кто аргишит. Над яром сухою талиной поднялся олений рог и голова человека. Вскоре показался весь аргиш в девять оленей.

— Богаты нет мхом? На дневку нашему табуну хватит? — шутил беззубый вожак.

— Под снегом не видать, — ответила Дулькумо и шепнула Этэе:

— Гляди: сам — чурка, а баба — красненький прутик.

«Чей голос? Где слышал?» — Бали вытянулся, как глухарь на суку, готовый схлопать крыльями. Не выдержал, заговорил:

— Голодный олень на льду только не найдет мох. А тут его искать не надо. Кто ты? Мое ухо будто знавало тебя?

— Я — Баяты. А ты какой?!

— Богыдя.

— Хо-о-о! Друг, друг…

И оба старика столкнулись в дверях.

С тех пор, как Бали последний раз в долине Чавиды добыл медведя, угощал Баяты жирной грудинкой и отдал ему полношерстную шкуру, — много раз цвели березы, зеленел и осыпался лиственный лес, таяли и замерзали реки. Баяты был тогда черный, как обугленная береза, теперь же запепелился не меньше Бали.

— Давно не виделись, — сказал Баяты, садясь рядом.

— Не хватит памяти, однако, — Бали поднял красные дупла, в которых когда-то блестели спелой черемухой зоркие глаза. Их не нашел Баяты, и у него отяжелел веселый, болтливый язык.

— Где сын? — Чирокчана жива ли?

— Никого. Ни жены, ни сына. Все там…

Бали устало махнул рукой на полночь. Хлюпнул в горле тяжелый глоток и выпучилась на сухих лопатках рубаха. Баяты шарил трубку. Ему нужен был. крепкий табак. Он выкурил подряд три маленькие трубки, пока Бали смог поднять опущенную голову.

— Не будем на свежей гари искать старых гнезд, — заговорил он тихонько. — Расскажи лучше, куда ты ходил, куда ум держишь?

Баяты меж пальцев зажал, как змейку в жемило, таволожный чубучок и по-прежнему быстро ответил: