Большой аргиш

Озадаченный Калмаков стоял, скрючась, под низенькой крышей илимки и не знал, как быть с девчонкой.

Пэтэме казалось, что он высматривает ее в полумраке, как коршун добычу. Ей стало невыносимо страшно. Она с отчаянием бросилась к маленькому оконцу, высадила головой стекло, засела в пролете и в исступлении закричала:

— Дедушка-а!..

Калмакова охватила дрожь. Он не допустит, чтобы какая-то вшивая инородка разглашала по тайге то, что должно остаться тайной. Погубить начатого дела на Катанге он никому не даст!.. Калмаков отбросил Пэтэму от окна и потной рукой перехватил ей горло.

— Что это? Шумит тайга. Когда начался вечер? Пасмурно. Вчера это или сегодня? Почему я спала не в чуме? — Этэя приподняла тяжелую голову. — Где остальные?.. A-а!.. Спят.

Этэя выплюнула перегарную слюну и с болью во всем теле пошла в чум. Она не ошиблась: в чуме все спали. Топко лежал, сунув ноги в пепел костра. Рауль придавил рукой маленькую Либгорик. Убрала руку. Либгорик. плакала. На лице ее размытая слезами грязь. Кордон посапывает. Где же еще трое?

Как хочется пить! Какая противная, застойная в котле вода. Едва проглотила.

Хотелось холодной, свежей воды. Этэя взяла котел и пошла на Катангу. Чтобы не встретиться с русскими, она свернула с тропинки на стрелку к устью Туруки.

«Но что это там, на берегу? A-а!.. Товары. Мука. И как всего много! Где же русские со своей большой избой-лодкой? Неужели они совсем ушли?..»

Сбежала под берег, досадуя, что проспала покруту. Ведь она так сильно, ждала купцов, чтобы самой поторговать.

Ее сильнее стала донимать жажда. Какая прохлада на реке! Какой славный ветер! Она ступила на мокрую землю, поскользнулась и тут только заметила, что убыло много воды. Третьего дня чуть-чуть виднелся из-под воды реденький тальничок. Сегодня он будто вырос и стало его много. Этэя плеснула на лицо пригоршнями воду. Зыбкая волна промочила ей обутки. Это хорошо. Все холодное было только приятным. Ноги у ней теперь все равно мокры, она может забрести подальше от берега, зачерпнуть почище воды и унести в чум. Товары посмотрит потом.

Волны гнали на берег сполосканный с тальников мутный ил, Этэя приготовилась зачерпнуть воду, но, бледная, отскочила на берег, выпустила из рук котел…

Дулькумо проснулась в своем чуме. Но отчего у ней порван нательный поясной ремешок? Вспомнила и стыдливо старалась все снова забыть. Она шла от чума и думала о покруте, но ее напугал крик Этэи:

— Обо-ой!.. Ладно ли мои глаза смотрят! Обой!.. Может, вода пугала меня. Идите, там…

Дулькумо принялась уговаривать Этэю лечь спать.

— Давай будить народ. Все ли у нас живы? — не унималась Этэя.

У Дулькумо защемило сердце. Тревога Этэи обеспокоила ее, как ветер тихую тайгу.

Разбудили всех. Во рту у каждого было сухо, хотелось пить. Но где же Пэтэма с Саудом? Они были вчера тут, на чумище… Это помнит Дулькумо.

Топко не хотелось идти на берег, да и Рауль неохотно шел туда. Но что будешь делать с дурной бабой?

— Пэтэма-а!.. — кричала Этэя.

— Сау-у-у-уд! — не отставала от нее Дулькумо. — Сауд!

— Прямо кукши, — бурчал, зевая, Топко. — Разбуди-ли. Вода напугала.

Сауд на зов поднялся из травы. Берег, вода и лес ему казались желтыми. Перед глазами расползались цветные круги. К нему подбежала Этэя, схватила за рукав.

— Пэтэма-а! Где Пэтэма?!.

Звонкий призывный крик Дулькумо напомнил Сауду вчерашнее.

— Сауд! — крикнул Рауль. — Моя баба кружает после вина и никому не дает спать. Пойдем в чум!

Рауль сел возле Топко и стал глядеть на зыбкое плесо. Вдруг Сауд крикнул не своим голосом:

— В воду гляди!

Рауль пригляделся. Не страшно. Но вдруг баловница-волна всплеснула бисерную кайму… сажа.

Сауд еще раз вскрикнул, бросился в воду и из обсыхающих тальников вынес синелицую Пэтэму.

Пэтэмы не стало, но не умерла ее душа. Она только откочевала в другой мир. На могильный лабаз ей положится все, что нужно в большую дорогу. Когда она закончит этот аргиш, она родится «там» вновь, будет расти, кочевать, жить. С земли Пэтэма ушла не навсегда: Когда тело ее снова умрет, оно останется в том мире, вечная же душа опять возвратится на землю новым человеком.

Бали верит, но не знает — когда это будет? Недаром же он замолчал и свернулся, как береста от жара: Его томит эта разлука. У него не стало кормилицы. Кому он нужен, старый, слепой? Он хотел плакать — высохли слезы, хотел кричать — перехватило горло, онемел язык.

Тупая боль из разбитой головы Сауда спустилась в сердце. С потерей Пэтэмы зачем ему скопленный выкуп — темные соболя? Чтобы не плакать, Сауд стаскивал зубы до боли в желваках.

Женщины торопились вьючить оленей, чтобы идти от, покойника в сторону утренних зорь, где громыхала гроза и по народным поверьям предвещала новое несчастье. Мужчины затягивали берестой воздушную могилу.

22

Одень бежит от выжженных мест, не может человек не уходить от несчастья. Смерть сильна, но не сильнее жизни.