Большой аргиш

Сегодня в белесом тумане ночи Сауд вел сам аргиш на свежие, незагрязненные ни смертью, ни человеком места. За ним в затылок грузно шли с поклажей олени. В поводу, за его быком, ехал, ссутулясь, Бали. Топко позади всех гнал порожняк. В этот раз он не решался перечить сыну. Казалось, он понял, что нельзя вершину заставить расти в землю и сделать ее ниже корней. Дулькумо было некогда рассуждать. Не стало Пэтэмы, у ней прибавилось работы. В ее связке прибавилось вьючных оленей. Этэе хватало своих забот, чтобы думать о постороннем. В зыбке плакала Либгорик. У ней был кашель. Да и с Кордоном целое мученье. Он не сидит спокойно в седле: то останавливает оленей, то ловит руками ветки. Долго ли ушибиться, вывихнуть руку? Тут еще Рауль в забаву сделал ему маленькие ножны с крошечным ножом. Того гляди — вытащит его и выткнет себе глаз. Правда, нож тупой, но чтоб испортить глаз, не нужно острого лезвия.

С короткими остановками шли всю ночь. Хотелось отдыха, сна. Рауль пытался остановить Сауда, но Сауду было не до жалоб.

— Худому оленю все дороги бродны, — оборвал он грубо Рауля, продолжая вести аргиш.

Рауль спешился и остановил своих оленей. Вскоре к нему подошел с порожняком Топко.

— Ты захворал? — спросил он Топко.

— Маленько… Так это… пройдет… Хочется спать… — зевнул устало Топко. — Куда идет парнишка? Ум потерял!

— Однако я тут стану чумом. Мне что твой сын? Тайгу я знаю.

Топко розниться не хотелось. Он стал уговаривать Рауля аргишить до остановки Сауда. Ему помогала Этэя. Рауль долго упрямился, потом нехотя погнал оленей следом за Саудом.

На стоянке Дулькумо, затягивая чумовые шесты берестой, слышала тихий говор:

— Тут, дедушка, будет наше с тобой место. По ту сторону огня будет постель матери с отцом. Чума хватит всем. Станет тесно — долго ли прибавить два-три шеста.

Сауд говорил тяжело и нескладно. Слова подбирались с трудом. Он хотел уверить старика, что и теперь, без Пэтэмы, он может жить и кочевать с ним до своей смерти. Но нужно ли было это делать сегодня, когда дождь не смыл еще следов от свежей могилы? Он не знал.

Не знал и того, что Бали, глотая слезы, грустил о Пэтэме и думал:

«Чужая парка — не согрева, чужой чум — не жилище».

В тяжелом раздумье Бали прилег на свежую хвою. Сауд подложил под голову старика комочком свернутую одежду.

— Так, дедушка, хорошо?

— Хорошо, мужичок… Хорошо… Неплохо было бы маленько уснуть. Я немножко сегодня ус-тал.

Бали стянул изуродованные веки. Сауд не мешал ему больше. Он ушел на берег быстрого ручья, который пенился, гремел по камням и стремительно нес воду по узкому извиву теснины. Сауд набил поплотнее трубку, нахватался крепкого дыму. Теперь он мог спокойно обдумать, что делать дальше. Поудобнее сел на траву и ясно припомнил все, что произошло на тихой Туруке с приходом калмаковской лодки.

«Мм! Почему я не успел тогда ткнуть ножом? Можег, не потерял бы Пэтэмы. Дедушка ничего об этом не знает. Говорить ли все ему о Пэтэме?»

У Сауда заболел висок. Короедом вгрызалась в сердце злоба. Он захватил горстью траву, вырвал ее с землей и бросил в поток.

Исчез враз паут. Черным лишайником мухи облепляв ли прибрежные камни. За несколько дней подох весь комар и мошка. Кончалось лето. Осень расшивала тайгу в цветистое хольме. Но наряд этот тайге ненадолго: один холодный ветер — вся ознобленная листва ляжет на землю.

Белые ночи остались уже далеко позади, теперь аргиш встречали длинные, черные ночи. По пепельному небу табунились темношерстные тучи, шли дожди. Надо было сделать большую остановку, чтобы хорошенько отдохнули олени. Да и люди стали жаловаться на усталость. Надоело всем жить в чумах-времянках: ни тепла, ни уюта.

— Тут будем осеновать, — сказал, наконец, Сауд, увидев запрятанную в ельнике берестянку. — Дедушка, чья здесь стоянка?

Бали задумался.

— Чидалик, — опередил его Рауль.

Женщины на этот раз ставили прочно жилища. На ноги оленям-бегунам Рауль мастерил березовые кольца-башмаки. Топко не желал ничего делать. У него дергалось веко левого глаза. Он тер его и говорил о примете:

— К нам будет кто-то свой. У меня прыгает с утра глаз.

— А я жду чужого, — улыбнулся Сауд. — Не знаю, врут ли мне оба глаза. Я первый увидел лодку в лесу.

— Нет, Сауд, к своему человеку должно шевелиться только одно левое веко, — в голосе Бали послышалась первая шутка после долгих молчаний.

Сауд осторожно положил на землю рассохшуюся берестянку, в ней давно не плавали.

«Плоховата, но ничего, стоит маленько подправить, и она выручит при нужде».

Сауд велел матери найти острогу, чтобы успеть к ночи насадить ее на черен, поправить лодку и ехать в ночь с лучом на рыбную ловлю.

— Рауль, ты хочешь есть рыбу?

— А что?

— Иди готовь светильники.

— Светильники? Нет не хочу. Я думал, ты — с рыбой. Сегодня буду спать.

Отказ Рауля слышал Бали. И когда Сауд зашел в чум за подпилком, чтобы подточить нож, старик вызвался ему помогать.

— Мужичок, — сказал Бали, — светильники делать — работа под силу слепому. Только была бы надрана береста. Я тебе помогу. Да и острожку подточу не хуже зрячего. Острие слышит палец.