Большой аргиш

Богатство Гольтоуля подавило Сауда. Он не смелее Орбочи присел к столику. Его ловкие и проворные руки в гостях были точно связаны. Орбоча неуверенно тащил в рот мясо.

Пастух Лилиуль сидел ближе к дверям. Это его не смущало. Он не первый год живет в работниках у Гольтоуля. Привык к обращению, к месту. Что ему хозяин? Горбуну нужно мяса — достанет. Оленьего языка, положенного на столик перед хозяином, Лилиуль не возьмет. Блестящий самовар, украшающий. чум бая, пастуха тоже не удивляет. Он видел его много раз. Чай из него не пьют, чего же в нем интересного? Суконный покров жилища Гольтоуля так не давит горбуна, как непривыкшего к богатству Сауда. Лилиуль знает, что зеленое сукно Гольтоуля взято у Калмакова. Сукно на чум раскраивала ножом и шила суровыми нитками жена Лилиуля с женами пастухов. Белку, которую Гольтоуль платил за товар Калмакову, добывали хозяину пастухи. Потом Гольтоуль брал белку с бедняков за проданных им оленей из своего большого стада. Все это отлично знает Лилиуль и не боится сидеть за хозяйским столиком. Пришел к чуму не глазеть, а по делу: нужен на пастбище хлеб. Получит, уедет назад к табуну. Что говорят в чуме, нельзя не послушать.

— Ты говоришь, пришел ко мне просить оленей? — начал Гольтоуль снова расспросы, разжевывая кусок оленьего языка.

— Да, — ответил Орбоча и перестал есть, тогда как Гольтоуль вминал в рот кусок за куском.

— Много надо?

— Где много! Важенку да быка. Больше купить сила не дюжит.

— Платить будешь?

— Платить… Платить…

— Сразу?

У Орбочи задрожала толстая губа. Бугроватое лицо налилось кровью.

— Осенью добуду соболей… Сразу платить нечем. — Орбоча опустил мясистые веки.

Сауду стало жалко Орбочу. Он вспомнил про соболя, добытого в выкуп за Пэтэму, и решил отдать его Гольтоулю за горемыку.

— Я платить стану за него соболями.

— Платить? Знаешь ли ты след соболиный?

Сауд вспылил. Он так бы и швырнул Гольтоулю спрятанных матерью соболей, если бы они были с ним. Сейчас же он голорукий, как и Орбоча.

Гольтоуль вытер ладонью костистый, с кустиком волос, подбородок й лег на мягкую оленину.

— Накройте меня паркой, — сказал он женахМ и лениво зажмурился.

На него упал легкий пыжик[96]. Сауд вышел из богатого чума. Орбоча с трудом проглотил на ходу глоток крепкого чая.

Лилиуль перекинул через седло турсучки с лепешками и размашистой рысью поехал в табун. Пусть видят хозяева, что он торопится стеречь стадо.

Орбоча понуро выехал за ним. Он ехал тихонько. Ему приходилось беречь последнего оленя, спина которого нужна будет в хозяйстве. Гольтоуль помочь ему отказался. Сауд был доволен, что видел богатого человека, и рад, что ничего ему не рассказал ни о себе, ни о Пэтэме. Покачиваясь в мягком седле, он много раз вспомнил слова Лилиуля, что «у волка с богатым — вера одна».

Пастух отъехал Подальше, остановился и дождался, своих спутников.

— Что потерял? — спросил его, подъезжая, Орбоча.

— Брошенное не ищу, найденное не поднимаю, сделанное берегу! — отозвался шутливо Лилиуль. — Оставлять товарищей не люблю. Ждал вас. Давай перекинем лепешки на твоего оленя, а ты поедешь на этом.

Переменились оленями и поехали дальше по моховой тропинке. Весело похрустывают копыта, будто под ними крошатся сухие веточки.

— Орбоча, я говорил тебе вчера, напрасно маешь оленя, — сказал Лилиуль.

— Кто знал, что так выйдет.

— Все так думают, у кого нужда. Только иначе думает Гольтоуль. — Лилиуль соскочил с оленя. Ему хотелось сказать все, что он надумал. Говорить, не видя лиц собеседников, он не мог. Все трое стали в кружок.

— Я знаю Гольтоуля!.. Много приходило к нему бедняков — бедняками и уходили. Всем он говорил, как тебе. Ты хоть не клянчил, не молил. Сказал и будет. Из камня не напьешься!.. Я думал, соболя-то у тебя за пазухой.

На скуле Лилиуля блеснула загорелая кожа. Длинные глаза смотрели насмешливо.

— Ты думал, Гольтоуль сам тебе наловит оленей? Как ты много думал!.. Нет, я не жду, когда он скажет: «Пастухи, ешьте мясо». Ловлю телят, режу и ем. Парням ножи велел подточить. Сначала голодали, а Гольтоуль этого не видел.

Лилиуль поглядел кругом, взял Орбочу и Сауда за полы кожанов и сквозь стиснутые зубы сказал:

— Я горбун. Отец Гольтоуля меня выбросил из своей лодки на берег. Я ударился о камни и огорбател. Чужие вынянчили меня, я вырос уродом в пастухи Гольтоулю. У бабы моей сломанная нога. Я взял ее кривоногую, — за бедного горбуна никто не отдавал другой девки. Шулингой[97] мне не быть. Вот и живем мы, две коряжки, как заклятые.

Лилиуль курил, поводя глазами. Он будто жалел о сказанном. Орбоча наматывал на палец вязочку кожана. Сауд следил за пастухом, который надумал сказать им больше, чем сказано было Гольтоулем. Пастух откинул на горб жесткие космы и спросил Орбочу:

— Тебе сильно нужны олени?

— Как глухарю крылья.

— Ну что ж, ночью поймаем трех важенок, веди их. Хочешь?

Орбоча испугался слов Лилиуля. Сауд стал краснее лиственничной губки. Неловко стало и пастуху. Он сел на оленя и поехал в табун.

Лилиуль не говорил больше о помощи.