Большой аргиш

Крепкий наст в чуйской тайге эту весну держался долго не напрасно. Каждому в чуме Топко пришлось обсосать вкусный жир с сохатиных глаз, съесть по большому мясистому языку. Этэе не нужно было завидовать Сауду, когда он схлебывал межколенный суставной жир и хрумкал на сильных зубах неокостеневшие хрящи. На ее подбородке блестел размазанный жир, а на вешалах — изрезанное в тонкие ремни вялилось мясо двух зверей. Этэю радовало обилие мяса. Теперь она не жалела, что после ссоры Рауль не послушал ее и с Тычан не свернул на Байкит с проследья Сауда. Этэя старалась заговаривать с Саудом. Она удивилась, почему до сих пор не замечала на стойбище такого парня! Стоило Сауду прийти в чум Рауля, как у Этэи расширялись ноздри, приподнимались повыше брови.

Вчера Сауд принес с тока полную полягу глухарей и дал из них два глухаря Этэе.

— Я давно замечаю, — сказала она, — твои глухари слаще глухарей Рауля. Где ты их находишь?.. Ты не видал моего мужика? Где он? Я одна.

Сауду стало стыдно Этэи. Он постарался скорее уйти, чтобы не видеть ее липких, как смола, глаз.

Сауд не знал, что для него в тот же вечер Этэя выкроила лосиный ремень, высыпала из сумочки бисер и долго подбирала цвета и узор.

На шиверке вода прогрызла лед. Получилась быстрая полынья. Сауд знал, что только теперь, пока еще не вскрылась река и рыба голодная, можно легко добыть на уду жадных тайменей, майгу.

— Мама, сегодня я иду на полынью рыбачить.

— Не провались. Палку сделай к уде подольше. Полезешь на лед, подолби его пальмой. Весной лед дырявый, как свищеватая шкура, — сказал Бали.

— Ладно, дедушка, подолблю. Ты не бойся. Жди свежины.

— Потерплю. Поглотаю слюну до тебя, — пошутил Бали.

С кромки льда в полынью Сауд долго забрасывал на палке уду-обманку. Ее подхватывало быстрым течением, сносило вниз. Привязанный к лесе клочок оленьей шкуры скользил по поверхности воды. Он походил на плывущего маленького зверька. Его яростно хватала жадная рыба.

Это был веселый промысел. Сауд проверил крепость льда и смело ходил вдоль синей полыньи. Он забрасывал обманку в разные места, всячески хитрил и выдергивал на лед тайменей.

Рауль еще не вернулся с Янгото от прорубок, когда Саун с уловом притащился к чумам. Этэя, чуть приподняв дверную пластину, окликнула его:

— Са-у-уд! Один таймень мой. Дашь? Ха-ха!..

Липкие глаза, не мигая, ждали ответа. Стыдно глядеть в них, стыднее пройти не взглянув. Сауд смущенно подал Этэе лучшего майгу.

— Даешь майгу. Тайменя жалко?

Сверкнул вторично нож, и к ногам Этэи упал таймень. Прикрылась дверь, спрятались насмешливые глаза.

«Зачем она так глядит?..»

Сквозь леса, покачиваясь, по тропинке шел Рауль. Сауд, не дожидаясь его, пролез в свой чум. После разговора с Этэей ему не хотелось почему-то встречаться с Раулем.

Без времени не упадет с веточки лист. Когда же при-дет время — не устоит утес.

На реке появились полыньи. На них прилетели отчаянные рыбаки — гоголи. Это были первые утки. Пришлось класть уду-обманку в турсук, браться за ружье и лазить вдоль заберег, по болотцам. Ниже по Чуне кто-то уже начал утиную охоту. Стрелял, что горы колол.

Ружейный гул по реке слышали все. Но никто не знал, кто по соседству веснует. Спросили Бали, он развел руками:

— Люди. Люди, как звезды на небе, рассыпались по тайге! А кто? Пройдет Чуня — узнаем.

И Чуня не заставила долго ждать. Еще не кончился совсем отел важенок и не успели у них отпасть прошлогодние рога, как тронулась Чуня. Лопнул лед, зашумел, как тайга в бурю. Подавилось русло льдом, захлебнулось, вода хлынула из берегов. Самый маленький безымянный ручеек, который летом чуть-чуть слезится, сейчас дурит речкой, ревет, скачет, пенится, все ломает, рвет!..

Поперек Янгото упала подмытая ель и, как лучина, лопнула под напором воды. Всюду треск, воркотня, водополье.

— Хе-е, — оживился Бали. — Посмотрели ли бы сейчас, что делается в порогах. Страшно глазам. Больно ушам от грома. Кружится голова от волн. Брызги. Волны скачут, как табуны диких оленей. Земля дрожит.

— Дедушка, Катанга теперь уж прошла? — спросил Топко.

— Сам должен знать, что ее ломает дней на пять раньше Чуни, — ответил Бали. — Полночные притоки Чуни идут на три дня позже самой Чуни. Мне случалось переходить через Самашик по льду, тогда как на Чуне не было льдин.

Уши скоро настолько привыкли к дикому шуму, а глаза — к многоводью, что в стойбище никто и не говорил об этом. Зато поговаривали каждое утро о том, как быстро убывает вода и вот-вот станет на меру.

Чем больше обсыхали затопленные половодьем берега, тем сильнее Рауля подмывало желание выехать на Байкит за покрутой. Топко сверх обыкновения стал мало спать. Он несколько раз пробовал с берез обдирать кору, чтобы для поездки на факторию поскорее смастерить берестянку. Но было еще рановато: кора от древесины еще не отопрела.

— С мерзлого налима хорошо сдирать чуть отогретую кожу, береза же не налим, — вышучивал Бали нетерпение Топко. — Ты подожди, не мучайся. Когда я услышу, что пикнул первый комар, я скажу тебе: Топко, дери скорее бересту на лодку! Кора на деревьях отстала.