Божественная комедия

⁷⁶ Бесплотные, возрадовавшись раз

      Лицу Творца, пред кем без утаенья

      Раскрыто всё, с него не сводят глаз;

⁷⁹ И так как им не пресекает зренья

      Ничто извне, они и не должны

      Припоминать отъятые виденья.[1723]

⁸² У вас же и не спят, а видят сны,

      Кто веря, а кто нет — своим рассказам;

      В одном — и срама больше, и вины.[1724]

⁸⁵ Там, на земле, не направляют разум

      Одной тропой: настолько вас влекут

      Страсть к внешности и жажда жить показом.

⁸⁸ Всё ж, это с меньшим гневом терпят тут,

      Чем если слово божье суесловью

      Приносят в жертву или вкривь берут.

⁹¹ Не думают, какою куплен кровью

      Его посев и как тому, кто чтит

      Его смиренно, воздают любовью.[1725]

⁹⁴ Для славы, каждый что-то норовит

      Измыслить, чтобы выдумка блеснула

      С амвона, а Евангелье молчит.

⁹⁷ Иной гласит, что вспять луна шагнула

      В час мук Христовых и сплошную сень

      Меж солнцем и землёю протянула, —

¹⁰⁰ И лжёт, затем что сам затмился день:

       Как лёг на иудеев сумрак чудный,

       Так индов и испанцев скрыла тень.

¹⁰³ Нет стольких Лапо во Фьоренце людной

       И стольких Биндо,[1726] сколько басен в год

       Иной наскажет пастырь безрассудный;

¹⁰⁶ И стадо глупых с пастбища бредёт,

       Насытясь ветром; ни один не ведал,

       Какой тут вред, но это не спасёт.

¹⁰⁹ Христос наказа первым верным не дал:

       «Идите, суесловьте!», но своё

       Ученье правды им он заповедал,

¹¹² И те, провозглашая лишь её,

       Во имя веры подымали в схватке

       Евангелье, как щит и как копье.

¹¹⁵ Теперь в церквах лишь на остроты падки

       Да на ужимки; если громок смех,

       То куколь пыжится,[1727] и всё в порядке.

¹¹⁸ А в нём сидит птенец, тайком от всех,

       Такой, что чернь, увидев, поняла бы,

       Какая власть ей отпускает грех;[1728]

¹²¹ Все до того рассудком стали слабы,

       Что люди верят всякому вранью,

       И на любой посул толпа пришла бы.

¹²⁴ Так кормит плут Антоньеву свинью

       И разных прочих, кто грязней намного,

       Платя деньгу поддельную свою.[1729]

¹²⁷ Но это всё — окольная дорога,

       И нам пора на прежний путь опять,

       Со временем сообразуясь строго.

¹³⁰ Так далеко восходит эта рать

       Своим числом, что смертной речи сила

       И смертный ум не могут не отстать.

¹³³ И в самом откровенье Даниила

       Число не обозначено точней:

       В его тьмах тем оно себя укрыло.[1730]

¹³⁶ Первоначальный Свет, разлитый в ней,

       Воспринят ею столь же разнородно,

       Сколь много сочетанных с ним огней.

¹³⁹ А так как от познанья производно

       Влечение, то искони времён

       Любовь горит и тлеет в ней несходно.

¹⁴² Суди же, сколь пространно вознесён

       Предвечный, если столькие зерцала

       Себе он создал, где дробится он,

¹⁴⁵ Единый сам в себе, как изначала".

ПЕСНЬ ТРИДЦАТАЯ

Эмпирей. — Лучезарная река. — Райская роза

¹ Примерно за шесть тысяч миль пылает

     От нас далёкий час шестой, и тень

     Почти что к плоскости земля склоняет,

⁴ Когда небес, для нас глубинных, сень

     Становится такой, что луч напрасный

     Часть горних звёзд на эту льёт ступень;[1731]

⁷ По мере приближения прекрасной

     Служанки солнца,[1732] меркнет глубина

     От славы к славе,[1733] вплоть до самой ясной.

¹⁰ Так празднество, чьи вьются пламена,

      Объемля Точку, что меня сразила,

      Вмещаемым как будто вмещена,[1734]

¹³ За мигом миг свой яркий свет гасило;

      Тогда любовь, как только он погас,

      Вновь к Беатриче взор мой обратила.

¹⁶ Когда б весь прежний мой о ней рассказ

      Одна хвала, включив, запечатлела,

      Её бы мало было в этот раз.

¹⁹ Я красоту увидел, вне предела

      Не только смертных; лишь её творец,

      Я думаю, постиг её всецело.

²² Здесь признаю, что я сражён вконец,

Как не бывал сражён своей задачей,

Трагед иль комик,[1735] ни один певец;

²⁵ Как слабый глаз от солнца, не иначе,

      Мысль, вспоминая, что за свет сиял

      В улыбке той, становится незрячей.

²⁸ С тех пор как я впервые увидал

      Её лицо здесь на земле, всечасно

      За ней я в песнях следом поспевал;

³¹ Но ныне я старался бы напрасно

      Достигнуть пеньем до её красот,

      Как тот, чьё мастерство уже не властно.

³⁴ Такая, что о ней да воспоёт

      Труба звучней моей, не столь чудесной,

      Которая свой труд к концу ведёт:

³⁷ "Из наибольшей области телесной,[1736] —

      Как бодрый вождь, она сказала вновь, —

      Мы вознеслись в чистейший свет небесный,[1737]

⁴⁰ Умопостижный свет, где всё — любовь,

      Любовь к добру, дарящая отраду,

      Отраду слаще всех, пьянящих кровь.

⁴³ Здесь райских войск увидишь ты громаду,

      И ту, и эту рать;[1738] из них одна

      Такой, как в день суда, предстанет взгляду".

⁴⁶ Как вспышкой молнии поражена

      Способность зренья, так что и к предметам,

      Чей блеск сильней, бесчувственна она, —

⁴⁹ Так я был осиян ярчайшим светом,

      И он столь плотно обволок меня,

      Что всё исчезло в озаренье этом.

⁵² "Любовь, от века эту твердь храня,

      Вот так приветствует, в себя приемля,

      И так свечу готовит для огня".[1739]

⁵⁵ Ещё словам коротким этим внемля,

      Я понял, что прилив каких-то сил

      Меня возносит, надо мной подъемля;

⁵⁸ Он новым зреньем взор мой озарил,

      Таким, что выдержать могло бы око,

      Какой бы яркий пламень ни светил.

⁶¹ И свет предстал мне в образе потока,

      Струистый блеск, волшебною весной

      Вдоль берегов расцвеченный широко.

⁶⁴ Живые искры, взвившись над рекой,