Божественная комедия

²⁵ Учителю, мне кажется, казалось,

       Что мне казалось, будто это крик

       Толпы какой-то, что в кустах скрывалась.

²⁸ И мне сказал мой мудрый проводник:

       "Тебе любую ветвь сломать довольно,

       Чтоб домысел твой рухнул в тот же миг".

³¹ Тогда я руку протянул невольно

       К терновнику и отломил сучок;

       И ствол воскликнул: «Не ломай, мне больно!»

³⁴ В надломе кровью потемнел росток

       И снова крикнул: "Прекрати мученья!

       Ужели дух твой до того жесток?

³⁷ Мы были люди, а теперь растенья.

       И к душам гадов было бы грешно

       Выказывать так мало сожаленья".

⁴⁰ И как с конца палимое бревно

       От тока ветра и его накала

       В другом конце трещит и слез полно,

⁴³ Так раненое древо источало

       Слова и кровь; я в ужасе затих,

       И наземь ветвь из рук моих упала.

⁴⁶ "Когда б он знал, что на путях своих, —

       Ответил вождь мой жалобному звуку, —

       Он встретит то, о чём вещал мой стих[142],

⁴⁹ О бедный дух, он не простёр бы руку.

       Но чтоб он мог чудесное познать,

       Тебя со скорбью я обрёк на муку.

⁵² Скажи ему, кто ты; дабы воздать

       Тебе добром, он о тебе вспомянет

       В земном краю, куда взойдёт опять".

⁵⁵ И древо: "Твой призыв меня так манит,

       Что не могу внимать ему, молча;

       И пусть не в тягость вам рассказ мой станет.

⁵⁸ Я тот, кто оба сберегал ключа[144]

       От сердца Федерика и вращал их

       К затвору и к отвору, не звуча,

⁶¹ Хранитель тайн его, больших и малых.

       Неся мой долг, который мне был свят,

       Я не щадил ни сна, ни сил усталых.

⁶⁴ Развратница[145], от кесарских палат

       Не отводящая очей тлетворных,

       Чума народов и дворцовый яд,

⁶⁷ Так воспалила на меня придворных,

       Что Август[146], их пыланьем воспылав,

       Низверг мой блеск в пучину бедствий чёрных

⁷⁰ Смятенный дух мой, вознегодовав,

       Замыслил смертью помешать злословью,

       И правый стал перед собой неправ[147].

⁷³ Моих корней клянусь ужасной кровью,

      Я жил и умер, свой обет храня,

      И господину я служил любовью!

⁷⁶ И тот из вас, кто выйдет к свету дня,

      Пусть честь мою излечит от извета,

      Которым зависть ранила меня!"

⁷⁹ "Он смолк, — услышал я из уст поэта. —

      Заговори с ним, — время не ушло, —

      Когда ты ждёшь на что-нибудь ответа".

⁸² "Спроси его что хочешь, что б могло

       Быть мне полезным, — молвил я, смущённый. —

       Я не решусь; мне слишком тяжело".

⁸⁵ "Вот этот, — начал спутник благосклонный, —

       Готов свершить тобой просимый труд.

       А ты, о дух, в темницу заточенный,

⁸⁸ Поведай нам, как душу в плен берут

       Узлы ветвей; поведай, если можно,

       Выходят ли когда из этих пут".

⁹¹ Тут ствол дохнул огромно и тревожно,

       И в этом вздохе слову был исход:

       "Ответ вам будет дан немногосложно.

⁹⁴ Когда душа, ожесточась, порвёт

       Самоуправно оболочку тела,

       Минос[148] её в седьмую бездну шлёт.

⁹⁷ Ей не даётся точного предела;

       Упав в лесу, как малое зерно,

      Она растёт, где ей судьба велела.

¹⁰⁰ Зерно в побег и в ствол превращено;

        И гарпии, кормясь его листами,

        Боль создают и боли той окно[149].

¹⁰³ Пойдём и мы за нашими телами[150],

       Но их мы не наденем в Судный день:

       Не наше то, что сбросили мы сами[151].

¹⁰⁶ Мы их притащим в сумрачную сень,

        И плоть повиснет на кусте колючем,

        Где спит её безжалостная тень".

¹⁰⁹ Мы думали, что ствол, тоскою мучим,

        Ещё и дальше говорить готов,

        Но услыхали шум в лесу дремучем,

¹¹² Как на облаве внемлет зверолов,

        Что мчится вепрь и вслед за ним борзые,

        И слышит хруст растоптанных кустов.

¹¹⁵ И вот бегут[152], левее нас, нагие,

        Истерзанные двое, меж ветвей,

        Ломая грудью заросли тугие.

¹¹⁸ Передний[153]: «Смерть, ко мне, ко мне скорей!»

        Другой[154], который не отстать старался,

        Кричал: "Сегодня, Лано, ты быстрей,

¹²¹ Чем был, когда у Топпо подвизался!"

        Он, задыхаясь, посмотрел вокруг,

        Свалился в куст и в груду с ним смешался.

¹²⁴ А сзади лес был полон чёрных сук,

        Голодных и бегущих без оглядки,

        Как гончие, когда их спустят вдруг.

¹²⁷ В упавшего, всей силой жадной хватки,

        Они впились зубами на лету

        И растащили бедные остатки.

¹³⁰ Мой проводник повёл меня к кусту;

        А тот, в крови, оплакивал, стеная,

        Своих поломов горькую тщету:

¹³³ "О Джакомо да Сант-Андреа! Злая

        Была затея защищаться мной!

        Я ль виноват, что жизнь твоя дурная?"

¹³⁶ Остановясь над ним, наставник мой

        Промолвил: "Кем ты был, сквозь эти раны

        Струящий с кровью скорбный голос свой?"

¹³⁹ И он в ответ: "О души, в эти страны

        Пришедшие сквозь вековую тьму,

        Чтоб видеть в прахе мой покров раздранный,

¹⁴² Сгребите листья к тёрну моему!

        Мой город — тот, где ради Иоанна

        Забыт былой заступник; потому

¹⁴⁵ Его искусство мстит нам неустанно[155];

        И если бы поднесь у Арнских вод

       Его частица не была сохранна,

¹⁴⁸ То строившие сызнова оплот

        На Аттиловом грозном пепелище —

        Напрасно утруждали бы народ[156].

¹⁵¹ Я сам себя казнил в моём жилище"[157].

ПЕСНЬ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Круг седьмой — Третий пояс — Насильники над божеством

¹ Объят печалью о местах, мне милых,

      Я подобрал опавшие листы

      И обессиленному возвратил их.

⁴ Пройдя сквозь лес, мы вышли у черты,

      Где третий пояс лёг внутри второго

      И гневный суд вершится с высоты.

⁷ Дабы явить, что взору было ново,

      Скажу, что нам, огромной пеленой,

      Открылась степь, где нет ростка живого.