Божественная комедия

¹⁰ Злосчастный лес её обвил[158] каймой,

       Как он и сам обвит рекой горючей;

       Мы стали с краю, я и спутник мой.

¹³ Вся даль была сплошной песок сыпучий,

       Как тот, который попирал Катон[159],

       Из края в край пройдя равниной жгучей.

¹⁶ О божья месть, как тяжко устрашён

       Быть должен тот, кто прочитает ныне,

       На что мой взгляд был въяве устремлён!

¹⁹ Я видел толпы голых душ в пустыне:

       Все плакали, в терзанье вековом,

       Но разной обречённые судьбине.

²² Кто был повержен навзничь, вверх лицом,

       Кто, съёжившись, сидел на почве пыльной,

       А кто сновал без устали кругом[160] .

²⁵ Разряд шагавших самый был обильный;

       Лежавших я всех меньше насчитал,

       Но вопль их скорбных уст был самый сильный.

²⁸ А над пустыней медленно спадал

       Дождь пламени, широкими платками,

       Как снег в безветрии нагорных скал.

³¹ Как Александр, под знойными лучами

       Сквозь Индию ведя свои полки,

       Настигнут был падучими огнями

³⁴ И приказал, чтобы его стрелки

       Усерднее топтали землю, зная,

       Что порознь легче гаснут языки[161] , —

³⁷ Так опускалась вьюга огневая;

       И прах пылал, как под огнивом трут,

       Мучения казнимых удвояя.

⁴⁰ И я смотрел, как вечный пляс ведут

       Худые руки, стряхивая с тела

       То здесь, то там огнепалящий зуд.

⁴³ Я начал: "Ты, чья сила одолела

       Всё, кроме бесов, коими закрыт

       Нам доступ был у грозного предела,[162]

⁴⁶ Кто это, рослый, хмуро так лежит[163] ,

      Презрев пожар, палящий отовсюду?

      Его и дождь, я вижу, не мягчит".

⁴⁹ А тот, поняв, что я дивлюсь, как чуду,

      Его гордыне, отвечал, крича:

      "Каким я жил, таким и в смерти буду!

⁵² Пускай Зевес замучит ковача[164] ,

       Из чьей руки он взял перун железный,

       Чтоб в смертный день меня сразить сплеча,

⁵⁵ Или пускай работой бесполезной

       Всех в Монджибельской кузне[165] надорвёт,

       Вопя: «Спасай, спасай, Вулкан любезный!»,

⁵⁸ Как он над Флегрой[166] возглашал с высот,

      И пусть меня громит грозой всечасной, —

      Весёлой мести он не обретёт!"

⁶¹ Тогда мой вождь воскликнул с силой страстной,

       Какой я в нём не слышал никогда:

       "О Капаней, в гордыне неугасной —

⁶⁴ Твоя наитягчайшая беда:

       Ты сам себя, в неистовстве великом,

       Казнишь жесточе всякого суда".

⁶⁷ И молвил мне, с уже спокойным ликом:

       "Он был один из тех семи царей,

       Что осаждали Фивы; в буйстве диком,

⁷⁰ Гнушался богом — и не стал смирней;

       Как я ему сказал, он по заслугам

       Украшен славой дерзостных речей.

⁷³ Теперь идём, как прежде, друг за другом;

       Но не касайся жгучего песка,

       А обходи, держась опушки, кругом".

⁷⁶ В безмолвье мы дошли до ручейка,

       Спешащего из леса быстрым током,

       Чья алость мне и до сих пор жутка.

⁷⁹ Как Буликаме убегает стоком,

       В котором воду грешницы берут,

       Так нистекал и он в песке глубоком[167] .

⁸² Закраины, что по бокам идут,

       И дно его, и склоны — камнем стали;

       Я понял, что дорога наша — тут.

⁸⁵ "Среди всего, что мы с тобой видали

       С тех самых пор, как перешли порог,

       Открытый всем входящим, ты едва ли

⁸⁸ Чудеснее что-либо встретить мог,

       Чем эта речка, силой испаренья

       Смиряющая всякий огонёк".

⁹¹ Так молвил вождь; взыскуя поученья,

       Я попросил, чтоб, голоду вослед,

       Он мне и пищу дал для утоленья.

⁹⁴ "В средине моря, — молвил он в ответ, —

       Есть ветхий край, носящий имя Крита,

       Под чьим владыкой был безгрешен свет[168] .

⁹⁷ Меж прочих гор там Ида знаменита;

       Когда-то влагой и листвой блестя,

       Теперь она пустынна и забыта.

¹⁰⁰ Ей Рея вверила своё дитя,

        Ища ему приюта и опеки

        И плачущего шумом защитя[169] .

¹⁰³ В горе стоит великий старец некий;

        Он к Дамиате обращён спиной

        И к Риму, как к зерцалу, поднял веки.

¹⁰⁶ Он золотой сияет головой,

        А грудь и руки — серебро литое,

        И дальше — медь, дотуда, где раздвой;

¹⁰⁹ Затем — железо донизу простое,

        Но глиняная правая плюсна,

        И он на ней почил, как на устое[170].

¹¹² Вся плоть, от шеи вниз, рассечена,

        И капли слез сквозь трещины струятся,

        И дно пещеры гложет их волна.

¹¹⁵ В подземной глубине из них родятся

        И Ахерон, и Стикс, и Флегетон;

        Потом они сквозь этот сток стремятся,

¹¹⁸ Чтоб там, внизу, последний минув склон,

        Создать Коцит; но умолчу про это;

        Ты вскоре сам увидишь тот затон".[171]

¹²¹ Я молвил: "Если из земного света

        Досюда эта речка дотекла,

        Зачем она от нас таилась где-то?"

¹²⁴ И он: "Вся эта впадина кругла;

        Хотя и шёл ты многими тропами

        Всё влево, опускаясь в глубь жерла,

¹²⁷ Но полный круг ещё не пройден нами;[172]

        И если случай новое принёс,

        То не дивись смущёнными очами".

¹³⁰ "А Лета где? — вновь задал я вопрос. —

        Где Флегетон? Её ты не отметил,

        А тот, ты говоришь, возник из слез".

¹³³ "Ты правильно спросил, — мой вождь ответил.

        Но в клокотаньи этих алых вод

        Одну разгадку ты воочью встретил[173].

¹³⁶ Придёшь и к Лете, но она течёт

        Там, где душа восходит к омовенью,

        Когда вина избытая спадёт".

¹³⁹ Потом сказал: "Теперь мы с этой сенью[174]

        Простимся; следуй мне и след храни:

        Тропа идёт вдоль русла, по теченью,

¹⁴² Где влажный воздух гасит все огни".

ПЕСНЬ ПЯТНАДЦАТАЯ

Круг седьмой — Третий пояс (продолжение). — Насильники над естеством (содомиты

¹ Вот мы идём вдоль каменного края;

      А над ручьём обильный пар встаёт,