Божественная комедия

      Припал на берег всей громадой стана.

¹⁰ Он ясен был лицом и величав

       Спокойством черт приветливых и чистых,

       Но остальной змеиным был состав.

¹³ Две лапы, волосатых и когтистых;

       Спина его, и брюхо, и бока —

       В узоре пятен и узлов цветистых.

¹⁶ Пестрей основы и пестрей утка

       Ни турок, ни татарин не сплетает;

       Хитрей Арахна[209] не ткала платка.

¹⁹ Как лодка на причале отдыхает,

       Наполовину погрузясь в волну;

       Как там, где алчный немец обитает,

²² Садится бобр вести свою войну,[210] —

       Так лёг и гад на камень оголённый,

       Сжимающий песчаную страну.

²⁵ Хвост шевелился в пустоте бездонной,

       Крутя торчком отравленный развил,

       Как жало скорпиона заострённый.

²⁸ "Теперь нам нужно, — вождь проговорил, —

       Свернуть с дороги, поступь отклоняя

       Туда, где гнусный зверь на камни всплыл".

³¹ Так мы спустились вправо[212] и, вдоль края,

       Пространство десяти шагов прошли,

       Песка и жгучих хлопьев избегая.

³⁴ Приблизясь, я увидел невдали

       Толпу людей[213], которая сидела

       Близ пропасти в сжигающей пыли.

³⁷ И мне мой вождь: "Чтоб этот круг всецело

       Исследовать во всех его частях,

       Ступай, взгляни, в чём разность их удела.

⁴⁰ Но будь короче там в твоих речах;

       А я поговорю с поганым дивом,

       Чтоб нам спуститься на его плечах".

⁴³ И я пошёл ещё раз над обрывом,

       Каймой седьмого круга, одинок,

       К толпе, сидевшей в горе молчаливом.

⁴⁶ Из глаз у них стремился скорбный ток;

       Они всё время то огонь летучий

       Руками отстраняли, то песок.

⁴⁹ Так чешутся собаки в полдень жгучий,

       Обороняясь лапой или ртом

       От блох, слепней и мух, насевших кучей.

⁵² Я всматривался в лица их кругом,

       В которые огонь вонзает жала;

       Но вид их мне казался незнаком.

⁵⁵ У каждого на грудь мошна свисала,

       Имевшая особый знак и цвет[214],

       И очи им как будто услаждала.

⁵⁸ Так, на одном я увидал кисет,

       Где в жёлтом поле был рисунок синий,

       Подобный льву, вздыбившему хребет.

⁶¹ А на другом из мучимых пустыней

       Мешочек был, подобно крови, ал

       И с белою, как молоко, гусыней.

⁶⁴ Один, чей белый кошелёк являл

       Свинью, чреватую и голубую,

       Сказал мне: "Ты зачем сюда попал?

⁶⁷ Ступай себе, раз носишь плоть живую,

       И знай, что Витальяно[215], мой земляк,

       Придёт и сядет от меня ошую.

⁷⁰ Меж этих флорентийцев я чужак,

       Я падуанец; мне их голос грубый

       Все уши протрубил: "Где наш вожак,

⁷³ С тремя козлами, наш герой сугубый?"[216]

       Он высунул язык и скорчил рот,

       Как бык, когда облизывает губы.

⁷⁶ И я, боясь, не сердится ли тот,

       Кто мне велел недолго оставаться,

       Покинул истомившийся народ.

⁷⁹ Тем временем мой вождь успел взобраться

       Дурному зверю на спину — и мне

       Промолвил так: "Теперь пора мужаться!

⁸² Вот, как отсюда сходят к глубине.

       Сядь спереди, я буду сзади, рядом,

       Чтоб хвост его безвреден был вполне".

⁸⁵ Как человек, уже объятый хладом

       Пред лихорадкой, с синевой в ногтях,

       Дрожит, чуть только тень завидит взглядом, —

⁸⁸ Так я смутился при его словах;

       Но как слуга пред смелым господином,

       Стыдом язвимый, я откинул страх.

⁹¹ Я поместился на хребте зверином;

       Хотел промолвить: «Обними меня», —

       Но голоса я не был властелином.

⁹⁴ Тот, кто и прежде был моя броня,

       И без того поняв мою тревогу,

       Меня руками обхватил, храня,

⁹⁷ И молвил: "Герион, теперь в дорогу!

       Смотри, о новой ноше не забудь:

       Ровней кружи и падай понемногу".

¹⁰⁰ Как лодка с места трогается в путь

        Вперёд кормой, так он оттуда снялся

        И, ощутив простор, направил грудь

¹⁰³ Туда, где хвост дотоле извивался;

        Потом как угорь выпрямился он

        И, загребая лапами, помчался.

¹⁰⁶ Не больше был испуган Фаэтон,

        Бросая вожжи, коими задетый

        Небесный свод доныне опалён[217],

¹⁰⁹ Или Икар, почуя воск согретый,

        От перьев обнажавший рамена,

        И слыша зов отца: «О сын мой, где ты?»[218] —

¹¹² Чем я, увидев, что кругом одна

        Пустая бездна воздуха чернеет

        И только зверя высится спина.

¹¹⁵ А он всё вглубь и вглубь неспешно реет,

        Но это мне лишь потому вдогад,

        Что ветер мне в лицо и снизу веет.

¹¹⁸ Уже я справа слышал водопад,

        Грохочущий под нами, и пугливо

        Склонил над бездной голову и взгляд;

¹²¹ Но пуще оробел, внизу обрыва

        Увидев свет огней и слыша крик,

        И отшатнулся, ёжась боязливо.

¹²⁴ И только тут я в первый раз постиг

        Спуск и круженье, видя муку злую

        Со всех сторон всё ближе каждый миг.

¹²⁷ Как сокол, мощь утратив боевую,

        И птицу и вабило[219] тщетно ждав, —

        Так что сокольник скажет: «Эх, впустую!»

¹³⁰ На место взлёта клóнится, устав,

        И, опоясав сто кругов сначала,

        Вдали от всех садится, осерчав, —

¹³³ Так Герион осел на дно провала,

        Там, где крутая кверху шла скала,

        И, чуть с него обуза наша спала,

¹³⁶ Взмыл и исчез, как с тетивы стрела.

ПЕСНЬ ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Круг восьмой (Злые Щели) — Обманувшие недоверившихся — Первый ров — Сводники и обольстители — Второй ров. — Льстецы

¹ Есть место в преисподней, Злые Щели,

      Сплошь каменное, цвета чугуна,

      Как кручи, что вокруг отяготели.

⁴ Посереди зияет глубина

      Широкого и тёмного колодца,

      О коем дальше расскажу сполна.

⁷ А тот уступ, который остаётся,

      Кольцом меж бездной и скалой лежит,

      И десять впадин в нём распознается.