Божественная комедия

       Как этим, и сводил всё тело разом, —

       Не знаю, но навряд ли это так.

¹⁹ Читатель, — и господь моим рассказом

       Тебе урок да преподаст благой, —

       Помысли, мог ли я невлажным глазом

²² Взирать вблизи на образ наш земной,

       Так свёрнутый, что плач очей печальный

       Меж ягодиц струился бороздой.

²⁵ Я плакал, опершись на выступ скальный.

       "Ужель твоё безумье таково? —

       Промолвил мне мой спутник достохвальный.—

²⁸ Здесь жив к добру тот, в ком оно мертво[252].

       Не те ли всех тяжеле виноваты,

       Кто ропщет, если судит божество?

³¹ Взгляни, взгляни, вот он, землёю взятый,

       Пожранный ею на глазах фивян,

       Когда они воскликнули: "Куда ты,

³⁴ Амфиарай? Что бросил ратный стан?",

       А он всё вглубь свергался без оглядки,

       Пока Миносом не был обуздан.

³⁷ Ты видишь — в грудь он превратил лопатки:

       За то, что взором слишком вдаль проник,

       Он смотрит взад, стремясь туда, где пятки[253].

⁴⁰ А вот Тиресий, изменивший лик,

       Когда, в жену из мужа превращённый,

       Всем естеством преобразился вмиг;

⁴³ И лишь потом, змеиный клуб сплетённый

       Ударив вновь, он стал таким, как был,

       В мужские перья[254] снова облачённый[255].

⁴⁶ А следом Арунс надвигает тыл;

       Там, где над Луни громоздятся горы

       И где каррарец пажити взрыхлил,

⁴⁹ Он жил в пещере мраморной[256] и взоры

       Свободно и в ночные небеса,

       И на морские устремлял просторы[257].

⁵² А та, чья гривой падает коса,

       Покров грудям незримым образуя,

       Как прочие незримы волоса,

⁵⁵ Была Манто[258]; из края в край кочуя,

       Она пришла в родные мне места[259];

       И вот об этом рассказать хочу я.

⁵⁸ Когда она осталась сирота

       И принял рабство Вакхов град[260] злосчастный,

       Она скиталась долгие лета.

⁶¹ Там, наверху, в Италии прекрасной,

       У гор, замкнувших Манью рубежом

       Вблизи Тиралли, спит Бенако[261] ясный.

⁶⁴ Ключи, которых сотни мы начтем

       Меж Валькамбникой и Гардой, склоны

       Пеннинских Альп омыв, стихают в нём[262].

⁶⁷ Там место есть, где пастыри Вероны,

       И Брешьи, и Тридента, путь свершив,

       Благословить могли бы люд крещёный[263].

⁷⁰ Оплот Пескьеры, мощен и красив,

       Стоит, грозя бергамцам и брешьянам,

       Там, где низиной окружён залив[264].

⁷³ Всё то, что в лоне уместить песчаном

       Не мог Бенако, — устремясь сюда,

       Течёт рекой по травяным полянам.

⁷⁶ Начав бежать из озера, вода

       Зовётся Минчо, чтобы у Говерно

       В потоке По исчезнуть навсегда[265].

⁷⁹ Встречая падь, на полпути примерно,

       Она стоит, разлившись в топкий пруд,

       А летом чахнет, но и губит верно[266].

⁸² Безжалостная дева, идя тут,

       Среди болота сушу присмотрела,

       Нагой и невозделанный приют.

⁸⁵ И здесь она, чуждаясь всех, осела

       Со слугами, гаданьям предана,

       И здесь рассталась с оболочкой тела.

⁸⁸ Рассеянные кругом племена

       Потом сюда стянулись, ибо знали,

       Что эта суша заводью сильна.

⁹¹ Над мёртвой костью город основали

       И, по избравшей древле этот дол,

       Без волхвований Мантуей назвали.

⁹⁴ Он многолюдней прежде был и цвёл,

       Пока недальновидных Касалоди

       Лукавый Пинамонте не провёл[267].

⁹⁷ И если ты услышал бы в народе

       Не эту быль о родине моей,

       Знай — это ложь и с истиной в разброде".

¹⁰⁰ И я: "Учитель, повестью твоей

        Я убеждён и верю нерушимо.

        Мне хладный уголь — речь других людей.

¹⁰³ Но молви мне: среди идущих мимо

        Есть кто-нибудь, кто взор бы твой привлёк?

        Во мне лишь этим сердце одержимо".

¹⁰⁶ И он: "Вот тот, чья борода от щёк

        Вниз по спине легла на смуглом теле, —

        В те дни, когда у греков ты бы мог

¹⁰⁹ Найти мужчину только в колыбели

        Был вещуном; в Авлиде сечь канат

        Он и Калхант совместно повелели.

¹¹² То Эврипил[268]; и про него звучат

        Стихи моей трагедии высокой[269].

        Тебе ль не знать? Ты помнишь всю подряд.

¹¹⁵ А следующий, этот худобокой,

        Звался Микеле Скотто[270] и большим

        В волшебных плутнях почитался докой.

¹¹⁸ А вот Бонатти[271]; вот Азденте с ним;

        Жалеет он о коже и о шиле,

        Да опоздал с раскаяньем своим[272].

¹²¹ Вот грешницы, которые забыли

        Иглу, челнок и прялку, ворожа;

        Варили травы, куколок лепили[273].

¹²⁴ Но нам пора; коснулся рубежа

        Двух полусфер и за Севильей в волны

        Нисходит Каин, хворост свой держа[274],

¹²⁷ А месяц был уж прошлой ночью полный:

        Ты помнишь сам, как в глубине лесной

        Был благотворен свет его безмолвный"[275].

¹³⁰ Так, на ходу, он говорил со мной.

ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Круг восьмой. — Пятый ров. — Мздоимцы

¹ Так с моста на мост, говоря немало

      Стороннего Комедии моей,

      Мы перешли, чтоб с кручи перевала

⁴ Увидеть новый росщеп Злых Щелей

      И новые напрасные печали;

      Он вскрылся, чуден чернотой своей.

⁷ И как в венецианском арсенале[276]

      Кипит зимой тягучая смола,

      Чтоб мазать струги, те, что обветшали,

¹⁰ И все справляют зимние дела:

       Тот ладит весла, этот забивает

       Щель в кузове, которая текла;

¹³ Кто чинит нос, а кто корму клепает;

       Кто трудится, чтоб сделать новый струг;

       Кто снасти вьёт, кто паруса платает, —

¹⁶ Так, силой не огня, но божьих рук,

       Кипела подо мной смола густая,

       На скосы налипавшая вокруг.

¹⁹ Я видел лишь её, что в ней — не зная,

       Когда она вздымала пузыри,

       То пучась вся, то плотно оседая.

²² Я силился увидеть, что внутри,