Божественная комедия

       Являл очам их облик несчастливый!

       Мне больно даже вспоминать о нём.

¹³ Мой вождь сказал, услышав их призывы

       И обратясь ко мне: "Повремени.

       Нам нужно показать, что мы учтивы.

¹⁶ Я бы сказал, когда бы не огни,

       Разящие, как стрелы, в этом зное,

       Что должен ты спешить, а не они".

¹⁹ Чуть мы остановились, те былое

       Возобновили пенье[198]; к нам домчась,

       Они кольцом забегали[199].

²² Как голые атлеты, умастясь,

       Друг против друга кружат по арене,

       Чтобы потом схватиться, изловчась,

²⁵ Так возле нас кружили эти тени,

       Лицом ко мне, вращая шею вспять,

       Когда вперёд стремились их колени.

²⁸ "Увидев эту взрыхленную гладь, —

       Воззвал один, — и облик наш кровавый,

       Ты нас, просящих, должен презирать;

³¹ Но преклонись, во имя нашей славы,

       Сказать нам, кто ты, адскою тропой

       Идущий мимо нас, живой и здравый!

³⁴ Вот этот, чьи следы я мну стопой, —

       Хоть голый он и струпьями изрытый,

       Был выше, чем ты думаешь, судьбой.

³⁷ Он внуком был Гвальдрады[200] именитой

       И звался Гвидо Гверра, в мире том

       Мечом и разуменьем знаменитый.

⁴⁰ Тот, пыль толкущий за моим плечом, —

       Теггьяйо Альдобранди, чьи заслуги

       Великим должно поминать добром.

⁴³ И я, страдалец этой жгучей вьюги,

       Я, Рустикуччи, распят здесь, виня

       В моих злосчастьях нрав моей супруги"[201].

⁴⁶ Будь у меня защита от огня,

       Я бросился бы к ним с тропы прибрежной,

       И мой мудрец одобрил бы меня;

⁴⁹ Но, устрашённый болью неизбежной,

       Я побоялся кинуться к теням

       И к сердцу их прижать с приязнью нежной.

⁵² Потом я начал: "Не презренье к вам,

       А скорбь о вашем горестном уделе

       Вошла мне в душу, чтоб остаться там,

⁵⁵ Когда мой вождь, завидев вас отселе,

       Сказал слова, явившие сполна,

       Что вы такие, как и есть на деле.

⁵⁸ Отчизна с вами у меня одна;

       И я любил и почитал измлада

       Ваш громкий труд и ваши имена.

⁶¹ Отвергнув желчь, взыскую яблок сада,

       Обещанного мне вождём моим;

       Но прежде к средоточью[202] пасть мне надо".

⁶⁴ "Да будешь долго ты руководим, —

       Ответил он, — душою в теле здравом;

       Да светит слава по следам твоим!

⁶⁷ Скажи: любовь к добру и к честным нравам

       Ещё живёт ли в городе у нас,

       Иль разбрелась давно по всем заставам?

⁷⁰ Гульельмо Борсиере, здесь как раз

       Теперь казнимый, — вон он там, в пустыне, —

       Принёс с собой нерадостный рассказ"[203].

⁷³ "Ты предалась беспутству и гордыне,

       Пришельцев и наживу обласкав,

       Флоренция, тоскующая ныне!"

⁷⁶ Так я вскричал, лицо моё подняв;

       Они переглянулись, вняв ответу,

       Подобно тем, кто слышит, что был прав.

⁷⁹ "Когда все просьбы так легко, как эту,

       Ты утоляешь, — отклик их гласил, —

       Счастливец ты, дарящий правду свету!

⁸² Да узришь снова красоту светил,

       Простясь с неозаренными местами!

       Тогда, с отрадой вспомянув: «Я был»,

⁸⁵ Скажи другим, что ты видался с нами!"

       И тут они помчались вдоль пути,

       И ноги их казались мне крылами.

⁸⁸ Нельзя «аминь» быстрей произнести,

       Чем их сокрыли дали кругозора;

       И мой учитель порешил идти.

⁹¹ Я двинулся вослед за ним; и скоро

       Послышался так близко грохот вод,

       Что заглушил бы звуки разговора.

⁹⁴ Как та река, которая свой ход

       От Монте-Везо в сторону рассвета

       По Апеннинам первая ведёт,

⁹⁷ Зовясь в своём верховье Аквакета,

       Чтоб устремиться к низменной стране

       И у Форли утратить имя это,

¹⁰⁰ И громыхает вниз по крутизне,

        К Сан-Бенедетто Горному спадая[204],

        Где тысяча вместилась бы вполне[205], —

¹⁰³ Так, рушась вглубь с обрывистого края,

        Мы слышали, багровый вал гремит,

        Мгновенной болью ухо поражая.

¹⁰⁶ Стан у меня верёвкой был обвит;

        Я думал ею рысь поймать когда-то,

        Которой мех так весело блестит.

¹⁰⁹ Я снял её и, повинуясь свято,

        Вручил её поэту моему,

        Смотав плотней для лучшего обхвата.

¹¹² Он, боком став и так, чтобы ему

        Не зацепить за выступы обрыва,

        Швырнул её в зияющую тьму[206].

¹¹⁵ "На странный знак не странное ли диво, —

        Сказал я втайне, — явит глубина,

        Раз и учитель смотрит так пытливо?"

¹¹⁸ Увы, какая сдержанность нужна

        Близ тех, кто судит не одни деянья,

        Но видит самый разум наш до дна!

¹²¹ "Сейчас всплывёт, — сказал наставник знанья, —

        То, что я жду и сам ты смутно ждёшь;

        Сейчас твой взор достигнет созерцанья".

¹²⁴ Мы истину, похожую на ложь,

        Должны хранить сомкнутыми устами,

        Иначе срам безвинно наживёшь;

¹²⁷ Но здесь молчать я не могу; стихами

        Моей Комедии[207] клянусь, о чтец, —

        И милость к ней да не прейдёт с годами, —

¹³⁰ Я видел — к нам из бездны, как пловец,

        Взмывал какой-то образ возраставший,

        Чудесный и для дерзостных сердец;

¹³³ Так снизу возвращается нырявший,

        Который якорь выпростать помог,

        В камнях иль в чём-нибудь другом застрявший,

¹³⁶ И правит станом и толчками ног.

ПЕСНЬ СЕМНАДЦАТАЯ

Герион. — Круг седьмой — Третий пояс (окончание). — Насильники над естеством и искусством (лихоимцы). — Спуск в восьмой круг

¹ "Вот острохвостый зверь, сверлящий горы,[211]

      Пред кем ничтожны и стена, и меч;

      Вот, кто земные отравил просторы".

⁴ Такую мой вожатый начал речь,

      Рукою подзывая великана

      Близ пройденного мрамора[208] возлечь.

⁷ И образ омерзительный обмана,

      Подплыв, но хвост к себе не подобрав,