Божественная комедия

       Был ясный дух, который смерти ждал,

       Отравленный раздумий горьким ядом:

¹³⁶ То вечный свет Сигера, что читал

       В Соломенном проулке в оны лета

       И неугодным правдам поучал".[1300]

¹³⁹ И как часы[1301] зовут нас в час рассвета,

       Когда невеста божья,[1302] встав, поёт

       Песнь утра жениху и ждёт привета,

¹⁴² И зубчик гонит зубчик и ведёт,

       И нежный звон «тинь-тинь» — такой блаженный,

       Что дух наш полн любви, как спелый плод, —

¹⁴⁵ Так предо мною хоровод священный

       Вновь двинулся, и каждый голос в лад

       Звучал другим, такой неизречённый,

¹⁴⁸ Как может быть лишь в вечности услад.

ПЕСНЬ ОДИННАДЦАТАЯ

Четвёртое небо — Солнце (продолжение) — Первый хоровод

¹ О смертных безрассудные усилья!

     Как скудоумен всякий силлогизм,

     Который пригнетает ваши крылья.[1303]

⁴ Кто разбирал закон, кто — афоризм,[1304]

     Кто к степеням священства шёл ревниво,

     Кто к власти чрез насилье иль софизм,

⁷ Кого манил разбой, кого — нажива,

     Кто, в наслажденья тела погружён,

     Изнемогал, а кто дремал лениво,

¹⁰ В то время как, от смуты отрешён,

      Я с Беатриче в небесах далече

      Такой великой славой был почтён.

¹³ Как только каждый прокружил до встречи

      С той точкой круга, где он прежде был,

      Все утвердились, как в светильнях свечи.

¹⁶ И светоч, что со мною говорил,[1305]

      Вновь подал голос из своей средины

      И, улыбаясь, ярче засветил:

¹⁹ "Как мне сияет луч его единый,

      Так, вечным Светом очи напоя,

      Твоих раздумий вижу я причины.

²² Ты ждёшь, недоуменный, чтобы я

      Тебе раскрыл пространней, чем вначале,

      Дабы могла постичь их мысль твоя,

²⁵ Мои слова, что «Тук найдут»,[1306] и дале,

      Где я сказал: «Не восставал второй»:[1307]

      Здесь надо, чтоб мы строго различали.

²⁸ Небесный промысл, правящий землёй

      С премудростью, в которой всякий бренный

      Мутится взор, сражённый глубиной,

³¹ Дабы на зов любимого священный

      Невеста жениха, который с ней

      В стенаньях кровью обручён блаженной,

³⁴ Уверенней спешила и верней,

      Как в этом, так и в том руководима,

      Определил ей в помощь двух вождей.[1308]

³⁷ Один пылал пыланьем серафима;

      В другом казалась мудрость так светла,

      Что он блистал сияньем херувима.[1309]

⁴⁰ Лишь одного прославлю я дела,[1310]

      Но чтит двоих речь об одном ведущий,

      Затем что цель их общею была.

⁴³ Промеж Тупино и водой, текущей

      С Убальдом облюбованных высот,

      Горы высокой сходит склон цветущий

⁴⁶ И на Перуджу зной и холод шлёт

      В Ворота Солнца; а за ним, стеная,

      Ночера с Гвальдо терпят тяжкий гнёт.[1311]

⁴⁹ На этом склоне, там, где он, ломая,

      Смягчает кручу, солнце в мир взошло,[1312]

      Как всходит это, в Ганге возникая;

⁵² Чтоб это место имя обрело,

      «Ашези»[1313] — слишком мало бы сказало;

      Скажи «Восток», чтоб точно подошло.

⁵⁵ Оно, хотя ещё недавно встало,

      Своей великой силой кое в чём

      Уже земле заметно помогало.

⁵⁸ Он юношей вступил в войну с отцом

      За женщину,[1314] не призванную к счастью:

      Её, как смерть, впускать не любят в дом;

⁶¹ И, перед должною духовной властью

      Et coram patre с нею обручась,[1315]

      Любил её, что день, то с большей страстью.

⁶⁴ Она, супруга первого[1316] лишась,

      Тысячелетье с лишним, в доле тёмной,

      Вплоть до него любви не дождалась;

⁶⁷ Хоть ведали, что в хижине укромной,

      Где жил Амикл, не дрогнула она

      Пред тем, кого страшился мир огромный,[1317]

⁷⁰ И так была отважна и верна,

      Что, где Мария ждать внизу осталась,

      К Христу на крест взошла[1318] рыдать одна.

⁷³ Но, чтоб не скрытной речь моя казалась,

      Знай, что Франциском этот был жених

      И Нищетой невеста называлась.

⁷⁶ При виде счастья и согласья их,

      Любовь, умильный взгляд и удивленье

      Рождали много помыслов святых.

⁷⁹ Бернарда[1319] первым обуяло рвенье,

      И он, разутый, вслед спеша, был рад

      Столь дивное настичь упокоенье.

⁸² О, дар обильный, о, безвестный клад!

      Эгидий бос, и бос Сильвестр,[1320] ступая

      Вслед жениху; так дева манит взгляд!

⁸⁵ Отец и пестун из родного края

      Уходит с нею, теми окружён,

      Чей стан уже стянула вервь простая;

⁸⁸ Вежд не потупив оттого, что он —

      Сын Пьетро Бернардоне и по платью

      И по лицу к презреннейшим причтён,

⁹¹ Он царственно всё то, что движет братью,

      Раскрыл пред Иннокентием, и тот

      Устав скрепил им первою печатью.[1321]

⁹⁴ Когда разросся бедненький народ

      Вокруг того, чья жизнь столь знаменита.

      Что славу ей лишь небо воспоёт,

⁹⁷ Дух повелел, чтоб вновь была повита

      Короной, из Гонориевых рук,

      Святая воля их архимандрита.[1322]

¹⁰⁰ Когда же он, томимый жаждой мук,

       Перед лицом надменного султана[1323]

       Христа восславил и Христовых слуг,

¹⁰³ Но увидал, что учит слишком рано

       Незрелых, и вернулся, чтоб во зле

       Не чахла италийская поляна, —

¹⁰⁶ На Тибр и Арно рознящей скале[1324]

       Приняв Христа последние печати,

       Он их носил два года на земле.[1325]

¹⁰⁹ Когда даритель столькой благодати

       Вознёс того, кто захотел таким

       Смиренным быть, к им заслуженной плате,

¹¹² Он братьям, как наследникам своим,

       Возлюбленную поручил всецело,

       Хранить ей верность завещая им;

¹¹⁵ Единственно из рук её хотела

       Его душа в чертог свой отойти,