Из клюва, как слова, которых знойно
Желало сердце, где я их вписал.
Выносит солнце у орлов земли, —
Сказал он, — взоров пристальных достойна.
Те, чьим сверканьем глаз мой благороден,
Всех остальных во славе превзошли.
Святого духа некогда воспел
И нёс, из веси в весь, ковчег господень.[1535]
Он выбрал, дух обрекши славословью,
Затем что награждён по мере дел.
Тот, что над клювом ближе помещён,
По мёртвом сыне скорбь утешил вдовью.
Нейти с Христом, и негой несказанной,
И участью обратной искушён.[1536]
Вверх по изгибу продолжает ряд,
Отсрочил смерть[1537]
молитвой покаянной.Предвечный суд, хотя мольбы порою
Сегодняшнее завтрашним творят.
Стремясь к добру, хоть это к злу вело,
Стал греком, пастыря даря землёю.[1538]
Похвальным делом — принят в сонм счастливый,
Хоть дело это гибель в мир внесло.
Гульельмом был,[1539]
чей край по нем скорбит,Скорбя, что Карл и Федериго живы.[1540]
Благих царей, и блеск его богатый
Об этом ярко взору говорит.
Что здесь священных светов торжество
Рифей-троянец[1541]
разделил как пятый?Вам не постигнуть в милости бездонной,
Неисследимой даже для него".
Песнь пропоёт и замолчит опять,
Последнею отрадой утолённый,[1542]
Той изначальной воли, чьи веленья
Всему, что стало, повелели стать.
Лишь как стекло, прикрывшее цвета,
Оно не потерпело промедленья,
Толкнуло грузно всем своим напором;
И вспыхнула сверканий красота.
Ответил мне благословенный стяг,
Чтоб разум мой не мучился раздором:
Как я сказал, — твой ум не постигает;
И ты, поверив, не рассеял мрак.
Но сущности её не разберёт,
Пока другой помочь не пожелает.
Живой надежды и любви возжжённой,
Чтобы господней воли пал оплот.
Сама желает быть побеждена,
И побеждает благость побеждённой.
И пятая душа, и то, что в стане
Бесплотных сил горят их пламена.
Не как язычники, в пронзенье ног[1544]
Тот как в былое веря, тот — заране.
Раскаянью, в свой прах опять вступила;
И тем воздал живой надежде бог,
Мольбы к творцу — воззвать её в свой час,
Чтоб волю в ней подвигнуть можно было.
На краткий срок в своё вернувшись тело,
Уверовал в того, кто многих спас;
Огнём любви, что в новый смертный миг
Был удостоен этого предела.[1545]
Бьёт из таких глубин, что взор творенья
До первых струй ни разу не проник,
И бог, за светом свет, ему открыл
Грядущую годину искупленья;
И не терпел языческого смрада,
И племя развращённое корил.[1546]
Идущих рядом с правым колесом, —
Сверх десяти столетий до обряда.[1547]
Скрыт недре корень твой от глаз туманных,
Не видящих причину целиком!
О смертные! И мы, хоть бога зрим,
Ещё не знаем сами всех избранных.
Всех наших благ превыше это благо —
Что то, что хочет бог, и мы хотим".
Чтоб озарить мой близорукий взгляд,
Мне подалась целительная влага.
Бряцает на струнах и то, что спето,
Звучит приятнее во много крат,
Подобно двум мигающим очам, —
Я видел, — оба благодатных света
ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Мои глаза и дух мой призвала,
И я отторгся от всего иного.
"Ты от моей улыбки, как Семела[1548]
,Распался бы, распавшись, как зола.
На ступенях чертогов божества,
Как видел ты, к пределу от предела,
Что, смертный, испытав её сверканье,
Ты рухнул бы, как под грозой листва.
Которое сейчас под жгучим Львом[1550]