Братья Булгаковы. Том 3. Письма 1827–1834 гг.

Видел я ужасное стечение народа у Казанского собора, остановился; плац-адъютант предлагал ввести меня в церковь, коей двери были заперты, и пускали туда по выбору, но я не решился. Такое зрелище меня бы слишком расстроило; возвращаясь, вижу всех выходящих уже из церкви. Это что за Монблан? Белая напудренная голова Ивана Васильевича Черткова. Я подбежал, отошли мы к сторонке, и он мне все рассказал. Говорит, что процедура ужасная, так что много стоявших тут мужчин, яко то Ив. Ал. Нарышкин, плакали, а Норов стоял весьма хладнокровно и словно не замечал устремленные на него глаза всех бывших в церкви. Он говорил: «Да разразит меня Господь, да падут на меня и племя мое все несчастия, да не буду иметь покоя в сем мире, ни блаженства в будущем, если клятва моя преступна; я отдал деньги моему сопернику», – и проч.

Тут его изобличать стали доводами присутственных мест. Он отвечал, что все это было ему уже говорено, что он пришел не оправдываться, будучи невинен, а присягать и клясться. Священник приводил ему Иуду в пример, говоря, что он губит все свое потомство, что вместо примера добродетели детям своим он им оставит стыд, поношение, что благословение его над ними не будет ни им отрадою, ни Всевышним услышано, что на смертном одре не будет он иметь никакого утешения, и проч. Заставляли его читать заповедь о имени Господеви всуе, были толкования.

Протопопа этого очень хвалят, и он с большим чувством совершал этот трудный обряд, и все были тронуты, кроме несчастного Норова. Чертков не постигает этого равнодушия, и как ни добр сам, утверждает, что Норов большой злодей. Экое испытание! Да тут есть от чего чувств лишиться, будучи и невинным.

Александр. Москва, 8 июня 1833 года

Много говорят о несчастной молодой купчихе Бубновой, которая была нездорова после родов. Послали за лекарством в аптеку. Рихтер [лейб-хирург] сказал: «Постараюсь прийти сам дать вам лекарство», – не мог приехать, а от этого несчастная умерла: ей принесли не то лекарство ошибкою; она приняла то, что было назначено для наружного употребления, и, промучась несколько часов, умерла. Аптекарь и мальчик, отправивший лекарство, более всех виноватые, посажены в тюрьму. Нельзя не быть тронутым прекрасной чертою несчастной купчихи: узнав, что ошибкою отравлена, что жить ей нельзя и что мальчик в аптеке является невинной причиной несчастия, она приготовилась к смерти как христианка. Будучи богатой, сделала завещание, в коем поместила, что она прощает виновника своей преждевременной кончины, и чтобы доказать, что делает это от искреннего сердца, зная, что он имеет семейство и беден, она оставляет ему 20 000 денег, прося его не огорчаться и быть спокойным в совести своей; что она первая будет заступницей его перед Богом, к Которому готовится явиться скоро. Вот, по-моему, истинная добродетель, черта великодушная, даже героическая. Такая женщина достойна была жить долго, ибо верно была добрая жена и нежная мать. Она оставляет пятерых детей. Как чувства в людях развиты! А муж ее одно повторял, что хочет убить аптекаря. Это могло у него вырваться от несчастия и горести.

Александр. Москва, 13 июня 1833 года

Сию минуту явился твой почтальон петербургский сказать, что князь Кочубей едет. Он прибудет ужо к вечеру, почтальон его опередил, хорошо сделал; я тотчас наряжу на посылки верхового почтальона, так что князь, приехав, найдет уже его у себя в доме.

Александр. Москва, 14 июня 1833 года

Князь Виктор Павлович прибыл благополучно вчера вечером. Я ему тотчас писал, что боюсь посещением его обеспокоить в первую минуту, поздравляю с приездом и посылаю почтальона конного для нахождения при нем и для исполнения всех его приказаний, и проч. Очень благодарил и прислал письмо для отправления к графу Васильчикову, а я послал к нему письма, с петербургской почтой полученные на его имя. Ужо или завтра к нему заеду и буду стараться ему угождать.

Александр. Москва, 15 июня 1833 года

Я все утро провел у умирающего Волкова. Софья Александровна уехала в подмосковную, ибо он вчера вечером был еще на ногах; никого нет, один, – как оставить его в такие важные минуты? Однако же я послал тотчас за Софьей Александровною: она не простила бы мне никогда – лишить ее последней отрады закрыть ему глаза. Он в восемь часов вечера гулял по саду, пришел домой, почувствовал тяжесть в желудке, и началась сильная рвота, мучившая его всю ночь. Все это обратилось в сильное воспаление в желудке. Спасибо людям, дали мне знать. Я поскакал к нему в десять часов. Рихтер приставил ему множество пиявок и, кроме того, кровь пустил.