Брикстонская петля (СИ)

В медицину Ватсон пошел, потому что ему было интересно, как всё устроено внутри, — никаких высокопарных стремлений спасать жизни, творить добро или совершать великие открытия. И ещё — и это, порой думал он, было первостепенным — потому что не представлял профессии сложнее и ответственнее, чем хирург. Упрямство совершать что-то, несмотря на невыполнимость, на мизерность шансов на успех и тернистость пути к достижению, было неотъемлемой чертой Джона с детства. Когда родители, старший брат или учителя говорили, что чего-то делать не следовало, потому что ему, Ватсону, едва ли удастся — взобраться на верхушку дерева, поднять и перенести папину штангу в углу гостиной, смешать два несоединимых реактива на уроке химии — его циклило на этом и не отпускало до окончательного провала или неожиданного успеха. На полпути Джон не сдавался.

По той же причине он пошел в армию. На одном из рождественских семейных ужинов Генри, узнав от их матери о намерении Джона поступить в военную академию для прохождения тактического курса по оказанию медицинской помощи в полевых условиях, скривил губы и насмешливо спросил:

— Кто? Ты? В армии?

Тогда Джону было двадцать шесть, он едва закончил медицинский, был долговязым и щуплым, болезненно бледным и часто надрывно кашляющим из-за переносимых на ногах простуд, никогда не долечиваемых окончательно — темп учебы и интернатуры не позволял такой роскоши.

Спустя два года он не только поступил в академию и прошел десятинедельный изнурительный курс базовой подготовки, но и подписал контракт на военную службу в Ираке. Там, отчасти из-за банальной суровости быта в лагере, отчасти из-за того же пресловутого принципа выполнять что-либо на слабо, но в первую очередь, чтобы избавиться от приклеившегося к нему прозвища Щепка, он стал усилено тренироваться, и за несколько месяцев упорного труда почти вдвое прибавил в мышечной массе и едва вмещался в выданную ему униформу.

Его главной мотивацией в жизни было стремление опровергнуть выраженные на его счет сомнения и навешенные на него ярлыки. Руководствуясь этим же, он уехал в Лондон и был преисполнен упрямым намерением там закрепиться.

— Ну что тебе там делать? Ну разве сможешь найти себе там место? — горько вздыхая, сказала мама одним солнечным утром над Мейблторпом. Они шли с рынка, Джон нес пакеты с покупками и сильно припадал на правую ногу, мама озадачено на него поглядывала, жалостливо морщилась и раз за разом тянулась к пакетам.

— Давай я понесу, тебе тяжело, — добавляла она, подогревая внутри сына красную жижу раздражения, злости, ненависти к этому очевидному проявлению своей слабости и стремления искоренить эту немощность.

Через неделю после того короткого утреннего вопроса, оставленного Джоном без ответа — он и сам слабо представлял, что мог делать в Лондоне, он уехал. Теперь это было его место: его халат, с его именем на свесившемся с кармана удостоверении, его пятничная дневная смена в его приемном отделении, его больница, его комната в квартире 221Б по Бейкер-Стрит, его взбалмошная соседка, его Лондон.

***

За стойкой рецепции никого не оказалось, из-за одной из приоткрытых дверей слышался монотонных гул пылесоса, дальше по коридору санитарка подталкивала шваброй по влажному линолеуму ведро на крохотных колесиках. Холмс поймала на себе её хмурый взгляд и стянула с головы капюшон. Она коротко задержалась перед табло:

«Больница Святого Варфоломея. Лондон. Государственная служба здравоохранения ЭнЭйчЭс.

Главный холл.

Зал ожидания для посетителей пациентов ←

Зал ожидания для пациентов приемного отделения →

Переговорные 1 и 2 ←

Административное крыло →

Кафетерий →

Приемное отделение →

Операционные 4, 5, 6 →

Первое реанимационное отделение →

Палаты 117 — 144 →»

И зашагала дальше. Мелинда приехала в госпиталь практически по следам Ватсона. Она безо всякого труда могла отследить его передвижение по подсунутому в его мобильный маячку, но её не столько интересовал маршрут, сколько поведение. Серьезных подозрений насчет Джона Хэмиша Ватсона у Холмс не возникало — какие бы предположения не генерировал её мозг в предрассветные часы, но ей нужно было убедиться. А так, она должна была исследовать Ватсона в обстановке, отвлеченной от их общей квартиры, в окружении других людей, когда Ватсон не будет знать о присутствии Мелинды, и значит — корректировать своё поведение под неё.

Так или иначе, Джон был первым в её жизни посторонним человеком, которого она по собственному выбору подпустила к себе так близко — их разделяли лишь пролет скрипящих узких ступеней, всегда распахнутые двери общей гостиной, и запираемые смехотворным механизмом двери спальни Ватсона. И она относилась к нему с известной долей опаски — в первую очередь, в виду своей антисоциальности.