Бродяги Севера

Франсуа Пеллетье».

Глава III

Гнетущие сумерки рассеялись, и теперь полярный край, сияющий и умиротворенный, покоился в объятиях Долгой Ночи. С небесной вышины, где на жарком юге застыло бы полуденное солнце, лила ровный серебристый свет жемчужина ночи, а вокруг нее сияли звезды. Бесчисленные и безмолвные, застывшие и безжизненные, они озаряли негасимым холодным огнем замерзший мир, точно завистливые очи, неотрывно наблюдающие за великолепным разноцветьем северного сияния.

Этой ночью или днем – ибо и ночи, и дню отведено свое количество часов даже там, где нет дневного света, – северное сияние уподобилось меняющему наряды фокуснику. Два часа Кесик Мунитови — богиня неба – резвилась в своих владениях и, будто для того, чтобы отмежеваться от родства с холодным полюсом, щедро демонстрировала свои чудесные умения и разливала фосфорическое пышноцветье над западным горизонтом. Два часа она разворачивала стяги всех цветов радуги и кружилась в их ослепительном блеске и сиянии. Она привела с собой десять тысяч небесных танцовщиц лучезарной красоты, расчерчивала небосвод золотыми, малиновыми, огненными и алмазно-голубыми дорожками, а затем, будто устав от кропотливого труда, принялась закрашивать поле своих игрищ в глубокий алый цвет. Все, кто наблюдал за ее забавами из городов, селений и с бескрайних равнин за тысячу миль к югу, поражались загадочному зрелищу там, над полюсом. Под повелительным взором богини трепетали души, а покрытый льдом край посылал его отраженное сияние обратно к звездам.

В белоснежном этом краю царило мертвенное безмолвие. Стоял ужасный холод, такой, что в неподвижном воздухе временами слышалось потрескивание. Там, где в заливе Коронации скопились гигантские нагромождения льдин, то и дело раздавался грохот, похожий на залп огромной пушки, – то обрушивалась или трескалась одна из ледяных гор, и эхо от «залпа» распространялось по льду бухты Батерст, превращаясь в зловещее завывание, ибо забавы лютого холода были столь же причудливы и загадочны, как и игры северного сияния. Иногда казалось, что по воздуху только что промчалась веселая стайка конькобежцев – вот же слышны и звон стальных лезвий, и шелест одежд, и голоса, и затихающий вдали смех. Однако в отсутствие колючего ветра смертельную опасность такого холода можно было и не распознать вовремя.

Возле маленькой хижины, срубленной из молодых деревьев, стояли капрал Пеллетье и констебль О’Коннор, а позади около саней с упряжкой из шести собак их ждал эскимос в меховом одеянии с капюшоном. Прошло полтора месяца с тех пор, как Пеллетье отправил рапорт в форт Черчилль, и сейчас, глядя на алые всполохи на западе, капрал задумчиво произнес:

– Первая «красная ночь» этой зимы, О’Коннор. Это нам на руку. Эскимосы считают ее предвестием большой крови, и сдается мне, сейчас все шаманы отсюда и до залива Франклин[47] заняты тем, что прогоняют злых духов и возносят молитвы. Охотники со всего побережья уже в пути и скоро будут здесь.

О’Коннор недоверчиво пожал плечами. Он верил в Пеллетье и по-дружески любил этого колоритного, закаленного бурями француза, который полжизни провел за полярным кругом. Но у него было собственное мнение по поводу облавы, которую он, будучи преданным другом, помог организовать. Две недели его неуклюжие пальцы заворачивали стрихнин в шарики из оленьего жира. В яд он верил больше. Разбросанная по пустошам приманка уж точно принесет кое-кому погибель. А вот облава…

– Это наш единственный шанс, – говорил Пеллетье, по-прежнему глядя на краснеющее небо. – И их тоже. Если удастся заманить стаю в ловушку и уничтожить хотя бы ее половину, мы спасем пятьсот оленей. А если Оле Джон не подкачает и придет со стадом, то у нас все получится. Тогда хоть всю зиму на побережье облавы устраивай. И если уж за это я не получу звание сержанта, а ты – капрала… – Он выразительно улыбнулся О’Коннору.

– Так хотя бы повеселимся, – закончил за него ирландец. – Что ж, за дело, Пелли. На термометре, наверное, около сорока. Эй, Ум Глюк, шевелись! Выводи собак. Выдвигаемся.

Укутанный в меха эскимос ожил. Он отдал собакам какие-то команды, похожие на отрывистое кудахтанье. Длинный кнут взвился над спинами собак, и те вытянулись в рыжевато-бурую линию, щелкая зубами и повизгивая в предвкушении долгого бега под алеющим небом.

* * *

На всем протяжении дикого побережья залива Коронации и на изрезанных скалами берегах бухты Батерст в ту ночь царило оживление. Голод распростер над северным краем грозную карающую длань, и оживление объяснялось тем, что Пеллетье воззвал к обитателям иглу, и теперь они отвечали на призыв Белого Вождя, который должен был обратить некие мощные чары против демонов, что вселились в орды волков, изгоняющих всю дичь из Бесплодных Земель.