Будапештская весна

Марци сделал вид, будто согласился с моим решением, но презрительно поджал губы: мол, мне все равно. Однако ему очень скоро надоело сидеть в комнате. Увидев во дворе играющих ребятишек, он засуетился, а когда я напомнил ему о Кати, то попросил меня пойти вместе с ним.

Я согласился помочь ему, и мы с Марци направились к песочнице, где играла обиженная девочка. Однако сколько я ни подталкивал к ней Марци, он молчал, уставившись в землю с видом праведника. Наконец он мне шепнул на ухо, чтобы я начал первым. С педагогической целью я согласился и на это.

— Катика, — сказал я, повернувшись к улыбавшейся девочке, которая и без того уже простила маленького шалопая, — Марци был груб и невежлив с тобой. Мы оба очень сожалеем об этом, больше подобное не повторится…

Мой сын тем временем как ни в чем не бывало уже сновал вокруг замка, выстроенного из песка.

— Эй, дружище, — остановил я его, — ты забыл попросить прощения!

— Ты уже попросил, — бросил он мне и маленькой ручонкой стал прорывать туннель в песке.

Меня не на шутку встревожило его упрямство, и я уже начал разделять мнение Аги: ребенка нужно показать врачу. Пусть доктор определит, нет ли у Марци отклонений в психике, вырастет ли из него порядочный человек…

Я согласился сводить Марци к врачу, и не к кому-нибудь, а к профессору Петени! Все-таки он — известный детский врач и давно знает всю нашу семью: отца, маму да и меня с годовалого возраста.

Мои родители причисляли Гезу Петени к самому узкому кругу своих друзей. Отец во многих книгах писал о нем. (Надеюсь, доктор не обидится на меня за то, что и я упоминаю его имя.)

Дядюшка Геза, как о нем рассказывалось в романе «Путешествие вокруг моей головы», говорил мало, а если и говорил, то тихо и осторожно; он часто проглатывал гласные звуки, как бы экономя время: так, вместо слова «младенец» он говорил «млденец». Доктор отличался необыкновенным оптимизмом, о чем у нас в семье не раз рассказывали. Утешая родителей, он любил повторять: «Здоровый млденец!»

Примерно таким же «здоровым млденцем» был и я, когда мои родители, цепенея от страха, в первый раз показали меня дядюшке Гезе, спросив, приходилось ли ему раньше видеть подобного урода. За последние годы мне очень редко удавалось поговорить с доктором, да и то при случайной встрече. Доктор всегда был корректен, скуп на слова и обращался ко мне на «вы».

Когда я позвонил ему по телефону и объяснил, что мы хотели бы показать ему Марци, он, по обыкновению коротко, ответил, что ждет нас завтра в одиннадцать в клинике.

Подобная прогулка была для нашего сыночка значительным событием. Нам же она прибавила массу забот: нужно было сообщить в садик, что завтра Марци туда не придет; подготовить самого Марци (выкупать, обстричь ногти и тому подобное) и напомнить ему еще раз, что с дядей доктором надо поздороваться и, разумеется, хорошо вести себя. Кроме того, нам пришлось ответить на множество вопросов, которыми нас сразу же засыпал Марци: можно ли ему завтра взять с собой парусник или, по крайней мере, рычащего медведя; сколько лет дяде доктору; где он живет; будет ли он делать ему укол; есть ли у доктора бабушка; что он ест на ужин; когда ложится спать; умеет ли ездить на велосипеде; зайдем ли мы после доктора в кондитерскую; на чем будем возвращаться домой…

А как шумно вел себя Марци в трамвае! Он сразу же пристал к мужчине, сидевшему напротив, и спросил, почему у него лысая голова и есть ли у него автомобиль (это стало навязчивой идеей у Марци). Затем Марци захотел взобраться к дяде на колени, попросил у кондуктора щипцы-компостер, заставил полицейского показать пистолет, потом заявил, что хочет сам вести трамвай, — короче говоря, вытворял такое, что скоро весь трамвай потешался над ним. Мы с женой старались незаметно утихомирить его, но свободно вздохнули лишь тогда, когда сошли на проспекте Юллеи.

Детская клиника находилась на улице Тюзолто, но, как только мы на нее свернули, меня почему-то охватило разочарование. Такое состояние, когда человеку кажется, будто он уже переживал подобный момент, в психологии называют déjà vu. Такое настроение навеяли на меня, видимо, не столько сама улица и окружающий ландшафт, сколько то и другое, вместе взятое.

Я шагал рядом с Аги и без умолку болтающим Марци, и все на той улице мне казалось удивительно знакомым, но стоило только подумать, откуда все это мне знакомо, как ниточка памяти обрывалась.

«Откуда у меня такое чувство? Ведь я никогда в жизни не бывал здесь с Марци?!» — невольно подумал я.

Мы вошли в клинику и поднялись по лестнице, но странно: это чувство не исчезло и здесь; во мне будто зазвенела какая-то новая струна, пока мы ждали профессора.

Наконец дверь распахнулась и на пороге появился доктор в белом халате. Возраст его не поддавался определению — он был как бог. Мне он показался точно таким же, как двадцать или тридцать лет назад.