Будапештская весна

Наконец-то мы задали вопрос, ради которого пришли к профессору: в порядке ли у нашего сына нервная система, короче говоря, нормально ли он развивается?

Петени, казалось, не слышал нашего вопроса. Он молча наблюдал за Марци — внимательно смотрел на него, сдвинув брови и ничего не отвечая нам. Смотрел минуту, две, и ни один мускул не дрогнул на его лице.

Молчание доктора становилось тягостным. И все же мы с Аги не осмелились мешать ему, терпеливо ожидая приговора, который, возможно, сыграет решающую роль в будущем нашего сына.

Но профессор продолжал молчать, он даже не взял мальчика за руку, как это обычно делают врачи, щупая пульс. Он просто смотрел на Марци, будто разгадывал картинку-загадку.

«Что это за обследование? И что он так долго молча рассматривает Марци?» — невольно подумал я.

— Он и внешне, и внутренне очень похож на своего папу… — вдруг вымолвил доктор.

Сначала я даже не понял значения его слов. «Что он хочет этим сказать? Хочет успокоить нас?.. Марци и внешне, и внутренне похож на меня… А поскольку я — нормальный человек, по крайней мере, я таким себя чувствую… Я женат, у меня растет сын, есть квартира, я — автор многих книг… Словом, у меня есть все то, что должно быть у взрослого нормального человека… Так я должен понимать его?..»

Однако дядюшка Геза, как оракул, больше ничего не сказал. Мы поняли, что на этом, видимо, короткий врачебный осмотр следует считать законченным, что нам нечего ждать сюрпризов. Доктор дал нам ясно понять, что, воспитывая ребенка, родители должны проявлять терпение, спокойствие и последовательность… На этом прием и в самом деле закончился.

Пока мы одевались, я спросил у профессора, сколько мы ему должны. Дядюшка Геза энергично затряс головой. Я в какой-то мере заранее был готов к этому и потому, выходя из дома, сунул в карман один экземпляр своей книги «Домашние известия». Протянув книгу профессору, я сказал, что не считаю свое творение шедевром, но все же книга напечатана…

Петени кивнул и, полистав книгу, вернул ее мне:

— Она уже подписана другому.

Я взглянул и ужаснулся. Дома я второпях взял первый экземпляр, который, по обыкновению, подписываю Аги. На титуле я прочел: «Д-ру Каринти Ференцне в знак глубокого уважения от автора».

Я покраснел, лицо мое пылало от стыда. Как я мог объяснить профессору значение своего глупого посвящения? Ведь не скажешь ему, что оно написано в шутку… Профессор не видел меня долгие годы. Он меня, собственно, и не знает, еще меньше знает он Аги, да и откуда ему знать, что мы постоянно подшучиваем друг над другом, что у нас так принято…

В смущении я пробормотал, что произошла ошибка, глупое недоразумение, что я прошу извинить меня, что я пришлю другой экземпляр…

Однако Петени не засмеялся, он даже не улыбнулся, а молча и внимательно стал рассматривать меня, как до этого рассматривал Марци. Разглядывал он меня задумчиво, обстоятельно, прищурив глаза. И тут меня вдруг осенило, что приговор, который он вынес Марци, имеет совсем другой смысл!..

«Марци и внешне, и внутренне очень похож…» А может, он это имел в виду? И его слова означают не то, что и Марци будет нормальным человеком, а то, что я сам, вероятно, не являюсь таковым?..

Меня будто ледяной водой окатили. Перед моим мысленным взором молниеносно промелькнула вся моя жизнь… все тридцать четыре года бурной жизни… Выходит, что причиной неуравновешенности ребенка являюсь я сам? Выходит, во всем виноват я?..

Мы поспешно простились и вышли из кабинета профессора. Почти сбежав вниз по лестнице, выскочили на улицу Тюзолто, а затем на Бульварное кольцо… Запыхавшись от бега, мы пошли медленнее. Мое сердце бешено колотилось, и не столько от бега, сколько от той догадки, которая пронзила меня в кабинете врача. И лишь один Марци весело смеялся. Ему нравилось, что мы несемся по улице сломя голову. Он радовался, что отделался от дяди доктора без укола. Марци визжал, баловался, лез ко мне на шею, так как хотел покататься верхом на «лошадке». Не успокоился он и в кондитерской, куда мы зашли. Держа кусок пирожного левой рукой, он правой сунул его в рот, измазав при этом кремом щеки, лоб, нос и даже уши.

Наконец, обретя возможность говорить, Марци громогласно заявил:

— Это был хороший дядя доктор. К нему я еще пойду!

АБРИКОСОВОЕ ВАРЕНЬЕ

У нас в доме не принято варить летом варенье, и потому наша кладовка всегда пустовала: не было в ней ни банок с вареньем или повидлом, ни маринованных помидоров, ни соленых огурцов. Если, играя в прятки в доме у товарища, я случайно попадал в кладовку, то только диву давался, глядя на полки, гнущиеся под тяжестью многочисленных банок с вареньем и соленьями. Глотая слюнки, я думал: «Неужели такое возможно?»