Будапештская весна

Дядюшка Золтан сел к роялю и начал играть сначала Шуберта, а потом народные песни, которые негромко напевал под собственный аккомпанемент. В заключение все общество вполголоса спело «Эй, ухнем!». Пели так, что казалось, будто тянувшие песню бурлаки постепенно удаляются. Однако отец, мысли которого, видимо, были заняты совсем другим, ради шутки вдруг гаркнул во все горло:

— Эй, ухнем!!!

— Фрици! — зашикала на него испуганная мама. — Ведь бурлаки удаляются!

— А один из них остался здесь, — сразу же нашелся отец, и все засмеялись его находчивости.

После пения гости начали упрашивать Петшауера рассказать что-нибудь, а историй всяких он знал видимо-невидимо, к тому же умел хорошо их рассказывать. И он в который раз поведал присутствующим, что он сказал венгерскому послу в Барселоне и как ему удалось отделаться в Лелле от толстой-претолстой супруги одного банкира, которой он давал уроки игры в теннис, для того, чтобы пойти на свидание с ее дочерью. Шутки, смех, прибаутки следовали одна за другой.

Время шло, а я все не мог позабыть о варенье: густой его аромат наполнял комнату, и казалось, его невозможно было разогнать даже вентилятором. Меня так и подмывало пойти взглянуть на стеклянные банки. Крадучись, я проскользнул в детскую и приподнял одеяло.

И тут случилось непредвиденное: то ли от волнения, то ли под действием крепкого крюшона я, неосторожно повернувшись в темноте, проткнул пальцем пергаментную бумагу, которой была закрыта одна банка. Послышался тихий треск, и банка вдруг повалилась набок. Я тут же подхватил ее, но так перепугался, что чуть было не разревелся. В замешательстве, не отдавая себе отчета в том, что делаю, я взял вещественное доказательство своей вины, то есть банку, в руки и, бормоча, что «она сама так сделалась…», принес ее в гостиную.

Сначала все обратили внимание на мою растерянную физиономию и только потом заметили, что бумага на банке проткнута пальцем. Поскольку все находились в хорошем настроении, мой проступок остался без наказания. Просто все от души посмеялись. А затем, ссылаясь на то, что теперь варенье в этой банке все равно испортится, да и супруги Завадски его еще не пробовали, варенье быстро разложили по тарелкам и стали есть ложками. Варенье не успело даже остыть. Съели его очень быстро, да и не так уж помногу каждому досталось. Пустую банку поставили под письменный стол отца. Тетушка Роза давно ушла спать, и все решили, что она, возможно, завтра не заметит пропажи.

Отец и Дарваш начали спорить по одному из основных вопросов бытия. Отец любил читать книги по естественным наукам и неплохо разбирался в проблемах физики и биологии.

— Согласно одной теории, — говорил отец, — человек умирает не сразу, так сказать, не мгновенно, и его душа еще продолжает существовать, да и сама материя не может разложиться мгновенно. Человек некоторое время существует и после смерти, только уже как бы пассивно. Полная, или окончательная, смерть наступает после окончательного разложения материи. На это указывал еще Гораций, и этот простой физический факт используют в своих опытах спиритисты.

Дарваш хорошо разбирался в естественных науках. Внимательно выслушав отца, он вежливо высказал собственное мнение. При этом он почему-то называл отца мастером.

— Мастер, видимо, забыл о нашем последнем разговоре, когда мы пришли к единому мнению о том, что дух есть не что иное, как продукт материи и в то же время, так сказать, результат длительной эволюции развития. Вы же, мастер, подчас смешиваете философию Платона с учением Дарвина, идеализм с материализмом, а детские сказки с научными воззрениями. Ваша гипотеза на первый взгляд кажется очень интересной и, я бы сказал, поэтической, однако в действительности это не что иное, как теологическая болтовня в новом издании о загробном мире. И мне очень жаль, что вы, мастер, размениваете свой талант, который многие ценят, на подобные пустяки.

— Ну допустим, что уже наступил коммунизм, а вы сами стали самым главным народным комиссаром, — вмешалась в разговор Беби Бекер, обращаясь к Дарвашу. — Что бы вы сделали тогда со мной?

— Абсолютно ничего, госпожа, — сухо ответил Дарваш.

— Но все же? Со мной? Именно со мной?

— И тогда создадут законы, которые будут распространяться на всех, в том числе и на вас.

Беби громко рассмеялась:

— Короче говоря, протекции у вас я не получу? Все это чепуха! Нельзя всех людей стричь под одну гребенку. Крестьянин, если его посадить на велосипед, сидит по-своему, совсем не так, как другие люди. Разве вы этого не замечали? Когда едет на велосипеде господин, он смотрит по сторонам, с любопытством наблюдая за происходящим вокруг. А простолюдин крутит педали и смотрит прямо перед собой, ничем не интересуясь. Потому что он простолюдин…

Отец замахал руками, давая понять, что, когда в разговор вмешивается женщина, о серьезном говорить уже невозможно. Завтра он снова получит от Дарваша пространное письмо, в котором тот детально изложит свою точку зрения…