Буян

— По-суседски! Станет он тебе без надобности республику поддерживать своими денежками! Что ему надо, он получил от царя.

— Нет, шабры, добром тут не обойтись, мерой кротости кулаков-богатеев не склонить. Так нечего и лясы точить впустую. Нужно выправлять списки обложения завтра же поутру, — повернулся Щибраев к председателю. Антип кивнул.

…На другой день с утра началось заседание правления. Спорили, обсуждали, щелкали костяшками счетов. Нелегко учесть хозяйства всех мужиков Буяна и Царевщины да так, чтобы не ошибиться, не вызвать нареканий и обид. Гаврила Милохов, подкручивая свои великолепные усы, уж третий раз переписывал списки на взимание подоходного налога.

Серый день перешел незаметно в сумерки, с неба сеялась мелкая крупка. Когда совсем смерклось, из правления вышли трое и направились к подножью кряжа, на котором желтело освещенными окнами ремесленное училище. Улицы опустели, и лишь кое-где перекликались да погромыхивали ведрами бабы.

Ворота у Тулуповых заперты, ставни прикрыты. Во дворе слышны приглушенные голоса Арины и работников, завершавших дневные дела по хозяйству. У входа на конюшню с перекладины свешивался фонарь, но пока трое подошли к дому, он погас. Арина замелькала в окне кухни, накрывала на стол, собирая ужин.

Солдатов, Щибраев и Ахматов вытерли ноги на крыльце, постучали. Юркий Ахматов проскользнул в дверь первым, снял треух, перекрестился.

— Силантию Денисычу! — поклонился он Тулупову.

— Милости просим! — ответил тот, оглядывая подозрительно гостей. Он сидел на стуле в рубахе и жилете, опустив ноги в деревянную лоханку.

— Присаживайтесь… — прошлепала Арина резиновыми галошами через горницу, покачивая животом.

— Мы по делу, — сказал Щибраев, садясь на краешек стула. Остальные тоже сняли шапки, сели.

— Что ж, коль дело… А я, вишь, прихворнул, заломило ноги — впору волком выть.

— Простудил, должно? — продолжил дипломатично Ахматов, нерешительно улыбаясь.

— На погоду, видать… Эй, сношенька! Подай-ка утирку.

Арина принесла полотенце, Силантий вытер ноги, спросил, покосившись на Лаврентия:

— Так какое у вас дело, граждане правление?

— А такое, что вот список составлен… Чтобы платить подоходный налог волостному самоуправлению. Хозяйство требует средств.

— Та-ак… Значит, не на шутку взялись хозяйствовать?

— Какие тут шутки! — отозвался Солдатов.

— Да… Пора… — протянул Тулупов, как бы не решаясь спрашивать дальше. Гости молчали, и он, помешкав чуть, спросил: — И сколько же с носа причитается?

— Это глядя по человеку, по его доходам, — пояснил Щибраев.

— Ну, а все же? С меня к примеру?

— С тебя? — развернул бумагу Щибраев, будто лишь сейчас решил посмотреть. — С тебя соответственно пятьсот двадцать рублей.

— Чего-чего? — подался вперед Тулупов с раскрытым ртом.

Лаврентий повторил.

— Ой! С нами крестная сила! У кого ж такие бешеные деньги? — возопила Арина, всплеснув руками.

Тулупов насупился, хмыкнул.

— Оно и видно, что шутники хозяйственные… Это с каких же таких доходов платить мне?

— А что им? Плати, а сам по миру с сумой иди! Вот те республика без царя, без закона, пропади она пропадом!

— Ты того, молодка… Мужик твой, Михеша, кажись, в одну сторону, а ты со свекром совсем в обратную? — покачал головой Ахматов.

— Да, нехорошо, Силантий, нехорошо… Нет бы порадеть на пользу общую, а ты… — начал было Порфирий, но Щибраев перебил его:

— Вот мы тут, видишь? Всех хозяев обложили…

— Обложить всяк может… Да только беззаконие все это, граждане правление. Надобно, чтоб волостной съезд постановил, а? А так что же получается? Старшину с урядником прогнали, а при них не слышно было такого, чтоб честных хозяев разоряли. Не будет вам ничего. Вон бог, а вон порог… Ступайте, а то и я могу вас обложить… Ишь, деньги мои считать стали! На-кася! — встал Тулупов на ноги и сунул здоровенный кукиш под нос Ахматову. — Сперва своих вшей посчитай!

— Ты что ж лаешься на человека? Он нынче понятой, — осадил Солдатов Силантия. — За такое дело самый раз в холодной насидишься — любо-дорого!

— Не пужай — пуганы… Царя, вишь, не осилили, помещиков не осилили, так на своего мужика навалились грабить!

— Мужик-то ты мужик, да слышно, уж бумагу подавал: приписаться к купеческому сословию…

— Ты меня бумагой не кори — у всякого своя голова. Иль я революции не помогал? Кто пять сотенных отвалил на оружие? Может, сопляк Михешка?

— Мы знаем: не Михешка — ты облагодетельствовал революцию. Исстари сказано, что добрыми намерениями вымощены дороги в ад… — заметил язвительно Щибраев.

— Откупился… — криво усмехнулся Солдатов. — Сунул, будто на богадельню… Иначе мужики распотрошили б тебя, как…. Республике спасибо скажи!

— Меня распотрошили б? За что? Я даровых наделов не получал! — взревел Силантий. — Все своим горбом, своим потом! — затряс он руками над головой.

— Врешь, Силантий. Насолил ты людям…

— Не бывает на свете того, чтоб и капитал приобрести, и невинность соблюсти… — подхватил Солдатов. — Ты привык хапать, так что, видать, людям надо всерьез за тебя браться.