Буян

— Не заплатишь добром — силой отымем! — повел Щибраев многозначительно бровями. Зрачки его недобро мерцали. Солдатов покосился на раскормленную сноху Тулупова. «Свят, свят, свят господи…» — крестилась она испуганно, будто в горнице грянул гром. Пышный румянец на лице исчез, глаза стали алчными, злыми.

Тулупов сел на стул, уронил на колени тяжелые руки, вздохнул.

— Вот те и свобода… Та-ак… Свобода грабить. Да только чего грабить станете? Наличными не только пятьсот целковых — пятьсот копеек не помню когда в руках держал.

— А вот понятые… Опишем имущество, скот и с торгов пустим. А ты как думал?

— Так-так… Дожил Силантий… Царь за недоимки описывал, и своя власть туда же шкуру драть. Слышишь, сношенька?

— Несознательный ты все же человек, Силантий… для общества, — повел было миролюбиво Ахматов, но Тулупов ощерился, обрезал:

— Иди ты знаешь куда? Два мешка муки допреж верни! Больно высоко залетел, злыдня. Для общества! Мало я давал? Да я хоть сейчас в огонь!

«Ты — вряд ли, а вот других — только подавай!..» — подумал Щибраев. Остальные угрюмо молчали. Тулупов, спрятав глаза под бровями, о чем-то сосредоточенно думал. Затем медленно встал, потирая ладонями колени.

— Стало быть, описывать… И когда?

— Да уж не обессудь, со светом придем, коль не одумаешься.

— Хм… Погодите ужо, авось что-ничто придумаю. Наведаюсь вот к знакомцу одному, даст бог, добуду деньжат, — заговорил Силантий другим тоном, глядя в землю.

— Батюшка! — воскликнула Арина, распахнув глаза от изумления. И в голосе и в лице ее чувствовался неподдельный ужас.

— Ничего, ничего, сношенька… — успокоил ее свекор.

Солдатов уставился на него жестким недоверчивым взглядом выпуклых глаз, Щибраев — настороженно. А Тулупов продолжал:

— Только уж и вы того… скостите малость.

— Это никак невозможно. Общество порешило. Правление. По нашему закону… — поднял Ахматов к нему темное обветренное лицо.

— По закону! — закричала Арина. — Беспортошники! Выдумали себе закон, братца-дурака втянули, муженька юродивого приманили посулами, а теперь… Да только троньте добро мое! До самого губернатора дойду!

Солдатов только присвистнул.

— Цыц! Замолчи! — прикрикнул на сноху Силантий и, подавив вздох, продолжал обиженно: — Так уж водится: отдашь палец, ан глядь — всю руку оттяпали… Эх, где наше не пропадало! Да только чужое впрок не пойдет. А мы наживем… Руки-голова есть.

Арина плакала пискляво, навзрыд. Мужики смотрели на убивающуюся молодку, и никто не понимал, что это прорвалась так в ней болезненная страсть к накопительству, страсть, захватившая дочь нищего псаломщика с той поры, как она вкусила власти и изобилия в доме кулака Тулупова. К этому чувству приплелась не менее жгучая застарелая злоба на собственную недавнюю нищенскую жизнь до замужества. Уснувшая злоба как бы приоткрыла один глаз и обдала холодным страхом грудь Арины, а затем принялась точить ровно и настойчиво. Арина не замечала успокоительных взглядов, которые бросал на нее Силантий, мол, плюнь, не печалься. «Они думают — одолели меня. Сдался я, ха-ха! Погодят… Составили заговор и поверили дураки, что обвели меня вокруг пальца. Как бы не так! Уж если и придется потратиться, то не на этих… Наследнику, которого ты мне родишь, сношенька, будет всего вдоволь».

…Когда депутация вышла с тулуповского двора, над рубцом кряжа, точно кусок горючей серы, показалась мутная луна. Щибраев, недовольный посещением, сопел тяжело и натужно. Предчувствие чего-то нехорошего, как медленный огонь, тревожило его. Ахматов, спотыкаясь на кочках, рассуждал про себя о неудаче, постигшей правленцев. Шли молча, и только Солдатов, как бы подытоживая, произнес язвительно, плюнув в темноту:

— Умереть не умерла, только время провела…

Глава девятнадцатая

Больше недели не был Лаврентий дома, в Царевщине, а тут вырвался да скорее в баньку. Жена на славу истопила, как любит хозяин. Парился так, что во рту сухо стало. Пришел в избу разморенный, уселся в одной исподней рубахе за стол и попивает чаек — стакан за стаканом.

Вдруг за стенами — бам-бам-бам! Хлопотавшая во дворе жена, вбежала торопливо в сени, крикнула с порога:

— Лавра, набат!

— Что там, пожар?

— Нарочный прискакал из волости! — вынырнул из-за материной спины сын Василий и тут же исчез.

Грохнув стулом, Лаврентий вскочил, набросил кафтан и метнулся вон из избы. На улице оглашенно лаяли собаки, надрывно бил колокол, грозя бедой. Лаврентия охватила тревога. Из дворов выскакивали мужики и бежали к церкви. Испуганные женщины смотрели им вслед.

А набат раздирал воздух.