Буян

— Ты забыл… — смутно усмехнулась и вдруг со строгой требовательностью спросила: — Почему так долго не был?

Евдоким не ответил. Разве она не знает? Анна блеснула глазами и отвернулась обиженно.

У соседей захлопали двери, кто-то прошел под окошком тяжелой поступью. Заплутавшая оса жужжала-билась об оконное стекло.

Анна подавила вздох, и от этого придушенного в сердце признания стала Евдокиму еще ближе, необходимей. Ступил к ней, заглянул в покрасневшие от бессонницы глаза, погладил горячее плечо. Она чуть отстранилась, растроганная лаской, сжала лицо его в своих ладонях, пахнущих чистотой стиранных вещей, поглядела словно издали.

Десятки раз слышала Анна от искушенных товарок-прачек откровенные речи про любовь, про мужчин. Бесстыдные подробности и слова невольно задерживались в ее памяти и не давали спать по ночам. На улице мужчины оглядывали ее масляными глазами и озорно похрюкивали, а она отворачивалась, мучаясь мыслью: «Неужели только так и бывает меж людей? Неужели целая жизнь проходит между корытом да кроватью?» Ей было жаль себя и обидно за товарок, когда они опять и опять рассказывали о своих случайных любовниках, и вместе с тем почему-то разговоры их тяжело волновали. Остро помнилось свое, страшное, что годами черной болячкой ныло в душе.

Все изменилось с той весенней ночи, когда в жизни Анны появился новый человек. С какой-то внезапной жалостью и участием отнеслась она к обиженному, бесприютному парню, а он…

С горечью и презрением выгнала его Анна вон. С той поры стало еще сиротливей. Тревожило ощущение, будто сама виновата в своем постылом одиночестве. В душе все еще жила надежда на счастье, надежда, надломленная подлыми людьми, и Анна хваталась за нее, как утопающий за соломинку. Когда же, израненный, бездомный, он появился вновь и попросил помощи, в сердце Анны еще сильнее, еще требовательнее застучало нетронутое чувство, не находившее ни выхода, ни применения.

Анна полюбила. Полюбила так, что испугалась сама. А он вдруг уехал — и как в воду канул. За три месяца не прислал ни письмеца, ни привета.

И все же вернулся.

— Родной мой… Нечаянный… — прошептала она торопливо, и теплые слезы капнули ему на шею. Он нежно, как во сне, гладил ее плечо и целовал кудрявую прядку, выбившуюся возле уха из-под косынки. Потом они уснули, утомленные тревожной ночью, и спали до полудня, улыбаясь во сне.

Проснулись как раз в тот час, когда под окнами проехал крытый фургон, развозивший «Самарскую газету»: сегодня газета вышла с большущим опозданием…

— Михешка, поди, заждался, бежать надо, — сказал Евдоким, целуя Анну в припухшие губы. — Отправлю оружие — пойдем к Саше Трагику.

И убежал. Вернулся под вечер, потирая руки. От еды отказался: Михешка перед отъездом домой угощал его в трактире.

Анна была одета для прогулки. На ней серое платье из какой-то легкой материи, перехваченное поясом, соломенная шляпка с вуалью чудом держалась на пышной копне темных волос, в руке сумочка.

— Ух, какая ладья-беляна! — воскликнул Евдоким. Анна вспыхнула, пошла к двери. И походка у нее стали сразу другой: шаги дробные, голова горделиво приподнята. Евдоким впервые увидел ее такой. Сам он в своем затрапезном пиджаке, в брюках, пузырящихся на коленях, выглядел довольно тускло. Чувствуя, что ею любуются, Анна не шла, казалось, а плыла.

Дом Коростелевых помещался в глубине двора. Как и большинство самарских домов, был деревянный, одноэтажный. К нему вела дорожка, выложенная из обломков кирпичей. Коростелев поджидал гостей. Комната обставлена гнутой венской мебелью — дешевой и скрипучей. Окно было открыто, и от жалкой клумбочки под окном исходил тонкий аромат ночной фиалки — метеолы.

Мать Саши, высокая, худощавая женщина, внесла самовар, улыбнулась приветливо Анне, кивнула Евдокиму и оставила молодых людей одних. Саша тотчас принялся расспрашивать Евдокима о том, что делается в Старом Буяне. Евдоким коротко рассказал о собрании, о покупке оружия и выразил сомнение: верно ли поступили деревенские товарищи, что приняли деньги от мироеда Тулупова.

— А если бы вы эти деньги у него экспроприировали на нужды революции? — спросил Коростелев.

— То другое дело. Но здесь получается вроде мы сами берем кулака в союзники.

— Ну и на здоровье! Этот союзник до первого городового… Или опасаешься, как бы не совратил вас с пути истинного? — засмеялся Коростелев. — И заключил докторально: — Боится тот, кто не уверен.

Анна открыла свою сумочку, достала из нее брошюру, положила на стол.

— Спасибо, Саша, прочитала. Но для меня это трудная штука. Очень. Многого не поняла.

— Ничего, разберемся.

— Ты знаешь, что мне бросилось в глаза? Похоже, программу партии и эту книгу писал один, и тот же человек, — посмотрела Анна поочередно на Коростелева и на Евдокима.