Булат Окуджава: «…От бабушки Елизаветы к прабабушке Элисабет»

Возвращаясь с прогулки, он привычно остановился возле своей камеры, ожидая команды. Но неожиданно вахтёр велел ему войти в другую камеру, напротив. Василий вошёл и увидел перед собой… своего брата Владимира Окуджава. Тот тоже уже прошёл суд и теперь ожидал исполнения приговора. Встречу эту перед тем, как братья разлучатся навсегда, устроили сокамерники Владимира.

Начались сумбурные, торопливые, бестолковые расспросы, рассказы… Да и о чём можно толковать, когда знаешь, что видишь брата в последний раз и у тебя всего лишь несколько минут?.. Владимир рассказал Василию об аресте бывшего секретаря Закавказского краевого комитета партии Мамия Орахелашвили, его дочери Кэто и зятя, дирижёра Театра оперы и балета Евгения Микеладзе. Ещё сказал, что на суде отказался отвечать на вопросы, сославшись на головную боль, — знал, что приговор уже отпечатан. Всегда элегантный европейский костюм брата теперь был изрядно помят, весь в каких то пятнах, сам он был стар и жалок…

Перед расставаньем Володя прошептал:

— Не могу простить себе, что вернулся из Швейцарии!

Четвёртого октября Василия Киквадзе и ещё троих осуждённых выводили во двор тюрьмы. В коридоре Василий успел крикнуть:

— Володя Окуджава, прощай!

Вышли во двор и по пути в машину у тюремных ворот увидели огромную толпу женщин и детей. Машина понеслась по улицам Тифлиса. Где-то, затерянный в тупиках, стоял их столыпинский вагон. В оставшиеся до отхода поезда минуты все мысленно прощались с родным Тифлисом — впрочем, уже и не Тифлисом, теперь город назывался Тбилиси.

Дорогой один из осуждённых, бывший чекист Хвойник, вдруг стал плакать, кричать: «Начальник, я не виноват!». Всю ночь его пытались успокоить товарищи по несчастью. На предупреждения конвоя он не обращал внимания, вдруг начинал петь «Интернационал», затем пение снова сменялось плачем. Примерно через сутки на станции Минеральные воды в вагон вошли люди в белых халатах и увели его.

13

В лагере не привыкший к пятидесятиградусным морозам Василий наверняка погиб бы, если бы не счастливый случай. Однажды в их барак вселили бригаду урок, работавшую на базе продовольственных и промышленных товаров. Один из них выделялся какой-то несуетностью, основательностью. Похоже было, что он здесь главный. Уложив свой узелок на нарах, незнакомец скрутил кручёнку и стал курить. Василий жадно наблюдал, как тает самокрутка, и наконец, набравшись смелости, обратился: «Не бросайте, оставьте пару затяжек». Тот молча протянул кисет с махоркой. Дождавшись, пока Василий закурит, щедрый незнакомец спросил: «Откуда, земляк?» Разговорились, и выяснилось, что незнакомца зовут Арташес Агабегович Мелик-Оганджанян, что родом он из Эривани, что никакой он не уголовник, а тоже политический. Мелик, как его все называли в лагере, очень образованный человек, экономист, находился в заключении уже много лет и, будучи человеком незаурядным и наделённым недюжинными организаторскими способностями, давно уже был здесь большим, уважаемым человеком.

Но самое поразительное — выяснилось, что жена его брата — родная сестра Ашхен Налбандян, той самой Ашхен, которая была женой Шалвы Окуджава![40] Так неожиданно и счастливо Василий нашёл в лагере родного человека. И если родство с одной ветвью Булата приносило Василию в последнее время только несчастья, то от другой, материнской его ветви вдруг пришло спасение.

Была уже глубокая ночь, когда родственники расстались, условившись назавтра встретиться снова. Через несколько дней Мелик сказал:

— У вас срок большой, на общих работах долго не протянете, надо устраиваться где-то в тепле. За три месяца можно изучить счётное дело и таким образом сохранить себя. Я же постараюсь со своей стороны всё сделать.

И действительно, вскоре Василия перевели в другую бригаду, где бухгалтер стал преподавать ему счётное дело. Вскоре Мелик сам проэкзаменовал Василия и назначил счетоводом на базу, чем и спас ему жизнь. Надо заметить, что Василий Киквадзе был не единственным, кого выручил Арташес Агабегович. По мере сил он помогал очень многим, и многие на всю оставшуюся жизнь сохранили самую добрую память об этом человеке.

А честность Мелика была просто удивительной. В обед заключённые, бывало, в добавление к лагерному пайку ели рыбу, сало; редко, но появлялось сливочное масло, сладкий чай — всё-таки работали на продовольственной базе, и кладовщики иногда давали что-нибудь. Мелик же питался только лагерной пищей, от угощений всегда отказывался, к продуктам заключённых никогда не притрагивался, как бы ни хотелось им его угостить. Масло и сахар у него появлялись только тогда, когда товароведы или другие вольнонаёмные покупали для него продукты в городе за его собственные деньги.

Срок наказания Мелика заканчивался в конце 1941-го. Но в связи с начавшейся войной освобождение лиц, у которых истекал срок наказания, задерживалось до особого распоряжения. «Пересиживающие» оставались на положении заключённых и никакими льготами не пользовались. Для людей, считавших дни и часы до освобождения, это было страшным ударом.

14