Бумажный грааль. Все колокола земли

Опустившись на колени, Уолт заглянул в темную дыру и, разумеется, ничего не увидел. Тогда он вновь взялся за лопату и раскапывал нору до тех пор, пока ход не свернул под соседский гараж. Уолт просунул лопату дальше – под железобетонную плиту, служившую полом. Он во что бы то ни стало хотел вытащить птицу. Зря он вообще оставил ее под землей. Не хватало еще, чтобы она застряла невесть где и навела порчу на гараж соседа!

Уолт отбросил лопату и побежал за фонариком, а затем вернулся и осветил нору под гаражом. Ход обрывался примерно через фут. Птица лежала у дальнего края тоннеля, такая же обмякшая и безжизненная, как прежде, вот только перышки сияли ослепительно-синим, как будто никакая грязь к ним не приставала. Грызунов видно не было, да и боковых ходов тоже. В дыре попахивало джином.

Внезапно Уолт понял, что птицу никто не утаскивал. Она сама каким-то образом прорыла себе путь, проникла сюда без посторонней помощи.

И тут одно крылышко трепыхнулось – со звуком, похожим на шорох бумаги или кукурузной шелухи. Уолт отскочил и закрыл лицо руками, испугавшись, что птица бросится на него, а затем метнется в вечернюю мглу, как демон из ящика Пандоры.

Взяв себя в руки, он перекрыл вход в тоннель фонариком и ушел в дом за каминными щипцами. После этого он наведался в гараж, где нашел почти пустую банку краски объемом около пинты. Остатки краски он вылил, а затем поспешил к норе, захватив банку, молоток и щипцы. Убрав фонарик, он осторожно подцепил птицу щипцами, вытащил ее наружу и хорошенько рассмотрел в вечернем свете.

Зажатое в щипцах тельце едва заметно вибрировало, словно его распирало от дьявольской энергии; взгляд был живым и ясным. Птичка изучала Уолта с таким же интересом, как он – ее.

У него в голове медленно возникла картинка – распустилась, подобно цветку. Он увидел, как Мэгги Биггс сидит в шикарном гавайском номере, наслаждается полуденным пейзажем и потягивает «май-тай». За окном накатывают на берег волны. На кровати лежит кожаный чемоданчик, полный купюр. Мистер Питенпол в своей гавайской рубашке стоит на балконе. Вдалеке высится вулканический конус Даймонд-Хед, а над ним – небо такого же дивного оттенка, как перья синей птицы. Пассат доносит ленивые полинезийские напевы – гитарные переборы, бархатистые голоса. Витают ароматы цветочных венков…

Уолт поглядел на жестяной сарай, где не хранилось ничего, кроме рождественских елок, на гараж, полный жалкого, дурацкого барахла, – и внезапно пожалел, что скомкал чек Аргайла, дорого поплатившись за свои принципы. Синяя птица заглядывала ему в глаза, открывая новые возможности, завлекая… Раздался гром, а следом – рокочущее эхо.

Говори любое желание, подумал Уолт, вспомнив об инструкции, найденной в жестянке вместе с птицей.

Его раздумья прервал колокольный звон. Шесть часов вечера. В церкви Святого Духа играли рождественский гимн. Опять шел дождь, и, наверное, шел давно. Уолт почему-то его не замечал. Он с удивлением понял, что уже стемнело. Мышцы рук ныли, устав сжимать щипцы.

– Проваливай в ад! – сказал он птице, уронил ее в банку из-под краски и плотно придавил крышку.

Банку он отнес в гараж, где крест-накрест залепил ее скотчем, после чего поспешил с ней за ворота, к припаркованной машине. Послышался глухой стук, как будто птица не на шутку разозлилась, и, чтобы ее угомонить, Уолт пару раз ударил банкой по рулю. Он завел мотор, включил дворники и, выехав на проезжую часть, направился к дому Аргайла.

Глава 72

Аргайл выглянул из окна на сумрачную улицу. Дождь лил как из ведра. Ночь обещала быть ненастной. Ну и пусть. Гроза так гроза!

Он подошел к музыкальному центру и поставил Эдуарда Элгара[62]. Прихватив с собой конверт от пластинки, он устроился в кресле с рваной обивкой, пострадавшем от рук Бентли. Что касалось музыки, Аргайл по-прежнему предпочитал винил аудиокассетам и компакт-дискам, и даже пока пластинки долгие годы стояли без дела, он все равно поддерживал коллекцию в идеальном состоянии. Теперь же, слава богу, он вновь мог насладиться музыкой, поэтому задался целью прослушать всю коллекцию по порядку, смакуя каждую ноту, и начать решил с «Торжественных и церемониальных маршей», весьма подходивших случаю, учитывая успех его предприятия с големом.

Аргайл чувствовал себя заново родившимся. Он и правда заново родился. С огромной радостью он распрощался с големом, тем самым завершив печальную главу своей жизни. Наступил новый чудесный день.

Он взял со столика бокал – изысканную вещицу из граненого хрусталя, примерно на дюйм наполненную бурбоном. К бурбону Аргайл питал огромную слабость, хотя не позволял себе больше одного бокала за вечер. Легонько взболтав напиток, он поднес бокал к носу и вдохнул пары́, однако не сделал ни глотка. Еще успеется, подумал он. Времени полно.

Мелодия крепла, распространяясь по комнате. Аргайл улыбнулся, припомнив давно забытые аккорды, и раз-другой по-дирижерски взмахнул рукой. Затем он прислушался, склонив голову набок, и пришел к выводу, что шум дождя определенно привносит в музыку новые оттенки.