Бунт

Но никто не спешил отправляться в дорогу. Все рассматривали небо и землю бессмысленными испуганными глазами, еще не совсем понимая эту чудесную перемену. У них болели кости, их мучил голод, а смертельная усталость так истощила их силы, что они не в состоянии были в полной мере осознать собственное спасение. А когда остатки тумана повисли белыми клочьями на кустах и серый день заглянул в их глаза, они принялись оглядываться с удивлением, будто забыв о том, кем были когда-то. Они отступали при виде друг друга, словно перед неведомыми видениями. И выглядели при этом страшно: кожа висела ни них рваными лохмотьями; они были с ног до головы перемазаны грязью и навозом, покрыты ранами и нарывами, так что представляли собой отвратительную картину едва шевелящейся падали. И весь лагерь представлялся одним сплошным морем смрадной грязи, которую постоянно месили тысячи ног. Стада поднимались неохотно, со стоном глухого отчаяния и как будто еще более несчастные в свете поднимающейся зари. Какая-то необъяснимая ненависть и отвращение отгоняли их друг от друга. И не ошалели они от радости, как предполагал Рекс, а совсем наоборот: эти светлые и отрезвляющие дневные лучи, показавшие действительность во всей ее красе, пробудили в них горькое сожаление и беспокойство – пурпурные зори восхода раздражали их глаза, расцветающие на небе оттенки зелени причиняли боль, сам утренний свет, который представлял все вокруг в обыкновенном, но при этом каком-то ужасном виде, пугал их. Они увидели друг друга такими жалкими, ничтожными и всего лишенными, что почувствовали себя несчастным стадом существ, приговоренных к новым мучениям. Отчаянный рев разорвал воздух и несся над лагерем, как долго несмолкающая буря. И несмотря на волчьи клыки и песий лай, стада так и не удавалось сдвинуть с места.

Необъяснимый страх терзал их, будто когтями. Они боялись наступающего дня; в эти долгие безжалостные ночи они забыли о себе, забыли даже о собственной жизни и со спокойной отрешенностью двигались к смертельной пропасти. Так им было хорошо тосковать, проклинать и подыхать. Так хорошо было забыть о себе и чувствовать себя лишь слепой и безвольной частичкой огромной массы. А этот страшный день будит их от смертельной дремы, заставляет жить и думать. Кто ж найдет в себе силы нести такое бремя? И куда они опять должны направиться? И зачем? Давняя уверенность и надежды умерли в них навсегда. И будто в первый раз они увидели над собой бледные небесные просторы, зубчатые гребни гор и далекие пустые пространства этого мира. Эта бескрайность показалась им такой страшной и такой давящей, что чудовищный страх лишил их остатков разума. Усиливающееся с каждой минутой раздражение доводило их до безумия; здесь и там гремели гневные голоса, копыта яростно били и рыли землю, а внезапная неудержимая злоба сталкивала их между собой. Они топтали и били друг друга без какой-либо причины. Просыпались давно забытые обиды и претензии. Каждый чувствовал себя пострадавшим и вымещал свое горе на других. Дикая и вздорная сумятица охватывала лагерь, и вдобавок бесчисленные стаи хищных птиц зашумели над головами. Целые тучи воронов, стервятников и орлов надвигались с севера и, кружась все ниже, каркали, высматривая добычу. Время от времени они обрушивались целой стаей на лежащих в одиночку животных, разрывая их в мгновения ока. Они не боялись ни копыт, ни рогов. Лишь волки давали им успешный отпор, но птицы тут же усеяли все деревья, кусты и холмы, терпеливо дожидаясь подходящего случая.

Солнце внезапно вышло из-за гор – огромное, красное, будто вырванный и истекаю-щий кровью глаз, – и весь мир замер в тишине, облитый заревом.

Овцы разразились несмолкающим блеянием, а остальные замерли в немом восхищении.

– Блеют как дурные, – вынесли вердикт раздраженные коровы, отворачиваясь от солнца.

– Я только пригрелся, а тут опять – шевели костями, – жаловался старый вол Пегий, – покажут день, а потом его спрячут. Подумаешь, солнце!

– Жопы солнца не видали, при луне позагорали, – ругалась какая-то свинья.

– Солнце дают, а где корм, где свежая вода, где хлева?

– И в такой грязи нас держат, под голым небом.

– Куда же мы должны снова тащиться? Искать ветра в поле!

– Бедняку повсюду ветер в лицо, собаки повсюду босиком ходят! – гудели жалобы.

Рекс, потеряв всякое терпение, повторил приказ выдвигаться вперед.

– Они уже дерутся. Жалуются и не хотят ничего слышать об отправлении, – доносили овчарки.

– Почему? Они сетовали на ночь – есть день; тосковали по солнцу – оно светит; жаловались на холод – стало теплее; страдали от голода – там смогут его утолить. И не хотят идти?

– И именно сейчас это все им не нравит-ся! Кто же поймет этот сброд, – проворчал Хромой.

– Манили нас ночью, теперь манят днем. Не верьте псу, не слушайте его. Мы сами справимся, и без песьих указаний. Они хотят нас окончательно перебить! – раздался со всех сторон протяжный воловий вой.

– Надо бы это быдло поучить уму-разуму, – заскулил Хромой сквозь клацающие клыки.