Бунт

Тут же наступила ночь – бурная, холодная, ветреная и полная беспокойства. Лишь рассвет мог снять завесу тайны, и они стояли всю ночь, прижавшись друг к другу и боясь двинуться с места; повсюду чернели коварные расселины, а земля дрожала под ногами, словно каждую минуту была готова провалиться и рухнуть в пропасть. В ужас приводили их громы и молнии, время от времени извергающиеся откуда-то с самого дна глубин и мрака. Их спины и ноги деревенели, сонливость лишала сил, терзал голод, жажда скручивала внутренности, но они терпеливо стояли, ожидая наступления еще далекого дня и грезя в полусне о том, что принесет этот день. Неизвестно откуда раздававшийся шепот вселял в стада надежду на то, что это последняя ночь их мучений и страданий.

– Завтра! Завтра! – неслись приглушенные голоса.

– Завтра! – слышался короткий рык.

По виду стад, как по писаному, можно было прочесть все их желания и одновременно – непоколебимую веру в это приближающееся завтра. И все стада медленно, переступая с ноги на ногу, мололи высохшими от горячки языками о том, как жаждут и ждут это блаженное долгожданное завтра. А поскольку переполненные сердца уже не могли вместить неистовых чувств, они внезапно разразились настоящим ураганом возгласов. Он обрушился могучим торжественным ревом рогатых, которым смешанными голосами вторили все остальные. До рассвета раздавался этот хор, звучащий с достоинством и пылом, словно у райских врат.

После полуночи начался дождь, который вскоре превратился в ливень и нещадно хлестал вплоть до тех пор, пока за трепещущей стеклянной стеной низвергающейся воды не стали вырисовываться туманные очертания окружающего мира, начинающего приобретать все более четкие контуры. Тогда прекратился рев, и после нескольких мгновений тишины в сыром и сером воздухе запели журавли и рассыпалось хлопанье бесчисленных крыльев.

Появился Рекс с уже неотлучной волчицей.

– Вперед. Вперед! В дорогу! – повелительно выл он.

Не было необходимости повторять приказ, стада хлынули в черную пасть оврага, как река, прорывающая плотину, и, яростно теснясь и рыча, поплыли неудержимым и бурным, набирающим силу потоком. Кто-то еще обернулся назад, кто-то что-то прорычал в приливе внезапной тревоги, кто-то даже хотел отступить, но табуны уже набрали скорость и, подхваченные всеобщим движением и крутизной дороги, все дальше и быстрее стекались в низину.

В тени высоких диких скал загремел топот тысяч ног, словно буря, от которой гнутся деревья на горных вершинах; по склонам неслись каменные лавины, а испуганные птицы разлетались с громкими криками.

Овраг местами был завален обломками выветрившихся скал и грудами поломанных сгнивших деревьев, испещрен ручьями; кое-где поперек него ложились глубокие расщелины; временами стада были вынуждены переплывать глубокие лощины, залитые водой и похожие на зеленые миски, выдолбленные в скалах; временами овраг превращался в тесное и мрачное ущелье, в котором табуны до крови обдирали себе бока и обламывали рога о скалистые грубые стены. И не рассказать о всех тех препятствиях, которые они преодолевали в угрюмом и упорном молчании. Но их несло безумие, не позволяющее ни понять, ни почувствовать ужаса этого похода. Они словно окаменели от обрушивающихся на них страданий: их давили падающие скалы, топили коварные воды, глотали пропасти, мучил постоянный голод, убивало неимоверное утомление. А того, кто падал, растаптывали ты-сячи копыт; кто хоть на минуту слабел – тут же погибал, кто отставал – тоже пропадал. Смерть со всех сторон протягивала к ним свои неумолимые когти.

Для слабых не было ни милосердия, ни жалости.

Все вокруг словно сговорилось, чтобы их погубить.

С каждым днем их мучения все усиливались.

Заплатив кровавую дань за преодоление горных переходов, они неожиданно попали в широкий пояс льда, снега и постоянных бурь.

Ночами из-под снежных туманов и сквозь ледяные вихри раздавались жалобные стоны замерзающих. Дни также не приносили облегчения: промерзшее солнце зеленоватым ледяным зрачком взирало на эти мертвенные хороводы подыхающих, которые тащились сквозь бушующую снежную пучину.