Былое сквозь думы. Книга 1

Я тогда с радостью согласился и, не чуя ног, бросился к друзьям в Дурбан, чтобы оповестить их о перемене моей жизни к лучшему. Однако, увидев по выражению белых и чёрных рож, что им не до моих радостей, поостерёгся будить в них зависть и скромно промолчал о своём намерении осесть на обильных фермерских хлебах. Наверное, сработало чувство самосохранения, иначе, выдай я свой секретный скотоводческий план, не обошлось бы без мордобоя и огнестрельных травм, и я бы и до сей поры сидел на навозной куче, разгребая её, как курица, в поисках алмазного зерна. Словом, в тот день я лишь мимоходом сказал, что до конца ремонта фургона поброжу с «роером» по окрестным рощам и поупражняюсь в стрельбе. Компаньоны не возражали, отмахнувшись от меня за ненадобностью, как от назойливой мухи, и пожелали удачи. Я гордо удалился, веселясь в душе, и за сутки надёжно привился на кряжистом фермерском корне под башмаком у Наати.

Мудрые родители заневестившейся дочери, к которой в ту пору уже подгребал двадцать пятый годок, не препятствовали моему общению с их ребёнком с глазу на глаз. Бетие, ежечасно находившая нас по делу, своей заботливой настырностью не всегда мешала нашим содержательным разговорам, а сорванец Жорис, вечно путающийся под ногами, был не в счёт. Да я и сам лишний раз боялся дохнуть на свою ненаглядную, не то что позволить какую-нибудь мужскую гадость. А когда на исходе вторых суток ляпнул, что не мыслю без неё жизни, Наати немедля оповестила об этом всё семейство и стала буйно готовиться к свадьбе, прямо предупредив меня, как самого близкого постороннего человека, что жить будем много и часто, но после свершения всех обрядовых таинств, а до той поры ей не до глупостей, тем более в разгар полевых работ. Возражать я не подумал, а как честный человек смирился с ожиданием будущего блаженства.

Все наши свидания проходили за общим трудом и весёлыми разговорами.

– Милая Наати, а каков приплод стада в урожайный год? – интересовался я, не сводя восхищённого взгляда с обнажившегося локотка с нежной ямочкой посередине.

– Как покроются коровы, – одёргивая рукав, отвечала Наати и рдела всей головой.

– А не случается ли падежа от бескормицы? – допытывался я, всей грудью вдыхая аромат её разопревшего от работы тела.

– Тогда скот пускаем на мясо и продаём англичанам, – разъясняла девушка, передёргивая плечами и как бы стряхивая мой липкий взгляд с груди.

– А сколько площадей занято у батюшки под парами? – не унимался я, убивая очередную муху пониже талии моей Наати.

– Давай перебросаем ещё одну кучу навоза, – в ответ радостно предлагала она, в шутку хватая меня по руке черенком лопаты.

И я набрасывался на работу, как будто век её не видел, стараясь тем самым показать свою хозяйскую хватку и удаль землепашца.

Спал я на открытом воздухе за хлевами в копне прошлогодней соломы. Обычно сон долго не приходил ко мне, и, глядя в небо, где коромысла созвездий опирались на плечи ночи, я начинал стихотворить и рифмострадать на мотивы известных мне песен, как самый обычный самородок. Стихи я посвящал любимой Наати, но по её же просьбе, вечерами читал их всему семейству, внушая им опасения за полноту моего рассудка. Я и сейчас, лишь стоит перебрать, вспоминаю одно из последних:

Если всунуть в воду руку

И позволить ей свариться,

Холодец получишь вряд ли

И не будешь этим сыт.

Если там же сваришь ногу

До колена или выше,

Суп получится, но станешь

Полноправный инвалид.

А в любовь бросаясь сходу

С головой и потрохами,

Ты навеки захлебнёшься,

Не оставив и копыт.

Но такая в этом радость

И такое счастье в этом,

Что любить согласен каждый,

Белый будь иль негроид!

Писать я перестал так же неожиданно, как в своё время и читать. Хотя поспособствовала скорейшему захирению моего поэтического дара юфроу Бетие, заявив после одной из публичных читок:

– Пойду повешусь. Одной всё, другой лишь пустые обещания.

Она намекала на мою нечаянную вольность, допускаемую во время мытья полов. Старшая сестрица кидалась наводить чистоту всякий раз, когда мы с нею остава¬лись наедине, что вообще-то случалось редко и было мне в тягость. Обычно, подоткнув юбки выше нормы приличий, юфроу начинала елозить тряпкой по полу в опасной близости, норовя прижать меня острым, как локти йога, задом к стене. На этот хитрый выпад я, будучи постоянно трезвым, реагировал лишь дружеским хлопком по костистому крупу, не распуская руки и остальные части тела вопреки её ожиданиям. Но Бетие хватало и этого участия. Она теряла равновесие и, оголяясь до полной готовности, валилась на пол, взбрыкивая худосочными ногами и теряя кломпены. Мы весело смеялись этому недоразумению, и я спешил под открытое небо подальше от греха кровосмешения. И вот такой невинной забавой я всколыхнул в созревшей в одиночестве юфроу зависть к Наати и нажил себе смертного врага.