Чаадаевское дело. Идеология, риторика и государственная власть в николаевской России

Мы предлагаем взглянуть на историю 1836 г. в контексте процессов, регулировавших социальное пространство империи и предопределявших «поле идеологии» в первой половине XIX в. Социальное пространство вслед за П. Бурдье мы будем рассматривать как арену интенсивной борьбы между институтами, группами и агентами (т. е. людьми) за разные виды «капитала» – экономический, социальный, политический или культурный. Каждый из названных типов капитала способен стать элементом публичного соперничества. В этот момент он превращается в «символический капитал», который выступает критерием конкурентоспособности в соревновании за общественный престиж. Агенты не равны по статусу и возможностям. Стремясь приобрести символическую власть, они преследуют собственные интересы и занимают позиции в структуре определенного «поля» как автономной сферы социального действия («поля литературы», «поля религии», «поля экономики», «поля науки» и др.[370]).

Победа или поражение в споре за символическую власть, согласно Бурдье, обеспечивается двумя факторами. Во-первых, собственно, обладанием «символическим капиталом» как «доверием, властью, предоставленной тем, кто получил достаточно признания, чтобы быть в состоянии внушать признание»[371]. Во-вторых, «символической эффективностью», которая «зависит от степени, в которой предполагаемый взгляд основан на реальности»[372]. Последний пункт касается важного вопроса о том, велика ли мера свободы индивида при выборе социальной стратегии или же она ограничивается (нередко весьма узким) окном возможностей, открывающихся перед ним в конкретной исторической ситуации. Бурдье считал, что социология занимается как изучением самого устройства социального пространства, так и анализом системы представлений агентов, воспринимающих и конструирующих «реальность» в конкурентной борьбе. «Объективная» и «субъективная» перспективы не совпадают, поскольку агент смотрит на окружающий его мир с определенной точки зрения, зависящей от его положения в социальном пространстве. Он не вполне является творцом собственной судьбы, поскольку постоянно испытывает давление общественной структуры[373]. Как следствие, поведение человека – это не только «индивидуальное, но и коллективное предприятие»[374], а успех в борьбе связан со способностью агента корректно соотнести собственный взгляд на социальное пространство с актуальной типологией социальных взаимодействий.

Наконец, важно, что человек никогда не начинает свою деятельность «с нуля». В процессе конкуренции индивиды приобретают социальный опыт, влияющий на их оценку собственных карьерных перспектив. Представления и социальные стратегии агентов предопределяются их «габитусом», моделью поведения, в которой конденсируется опыт взаимоотношений с другими людьми, приобретаемый с раннего детства. Габитус побуждает агента держаться определенных привычек и следовать определенным практикам, которые он считает своими, легитимными и здравыми. По этой причине рассказ о биографии того или иного человека превращается из пустой академической формальности в способ реконструировать социальный габитус агента, в размышление о том, к какому типу поведения подталкивал индивида накопленный им социальный опыт. Наша гипотеза состоит в том, что, несмотря на все различия между Чаадаевым и Надеждиным, их позиции в социальном поле имели нечто общее, что и побудило этих далеких друг от друга людей действовать вместе.

II

Петр Яковлевич Чаадаев по рождению (1794) принадлежал к дворянской элите империи, что само по себе обеспечивало его значительным социальным капиталом. Он был сыном офицера и чиновника Я. П. Чаадаева и Н. М. Щербатовой, дочери известного историка и государственного деятеля М. М. Щербатова[375]. После ранней смерти родителей (соответственно в 1795 и 1797 гг.) Чаадаев воспитывался теткой А. М. Щербатовой. Он получил домашнее образование, затем посещал лекции в Московском университете. По окончании учебы он предпочел военную карьеру гражданской, отправился в Петербург и 12 мая 1812 г. поступил подпрапорщиком в особенно любимый Александром I Семеновский полк, где в XVIII в. служили родственники Чаадаева как по «щербатовской», так и по «чаадаевской» линии[376]. Он участвовал в войне 1812 г. и европейском походе русской армии, затем продолжил служить в Петербурге и считался одним из самых блестящих светских молодых людей того времени[377]. В 1817 г. Чаадаев стал адъютантом близкого к императору генерала И. В. Васильчикова. Перед ним открывалась блестящая гвардейская и, при желании, государственная карьера.