Чаадаевское дело. Идеология, риторика и государственная власть в николаевской России

Стремясь выполнить в точности Высочайше возложенную на меня обязанность и тем самим споспешествовать благотворной цели Государя Императора и отеческому его желанию утвердить благосостояние и спокойствие всех в России сословий, видеть и их охраняемыми законами и восстановить во всех местах и властях совершенное правосудие, я поставляю Вам в непременную обязанность ‹…› Наблюдать, чтобы спокойствие и права граждан не могли быть нарушены чьей либо личной властью, или преобладанием сильных лиц, или пагубным направлением людей злоумышленных. ‹…› Вы в скором времени приобретете себе многочисленных сотрудников и помощников; любящие правду и желающие зреть повсюду царствующею тишину и спокойствие, потщатся на каждом шагу Вас охранять и Вам содействовать полезными советами, и тем быть сотрудниками благих намерений своего Государя[648].

На первый взгляд, и Филарет, и Бенкендорф воспроизводили одни и те же клише о процветании России и доблести ее императора. Впрочем, за трафаретным славословием в адрес монарха скрывалась полемическая позиция. Как следовало из отчета Бенкендорфа, основу государственного управления составляли не Святейший синод и не министерства, чьи административные функции были, конечно, важными, но не структурообразующими. Царская харизма Николая, залог процветания империи, поддерживалась самим монархом и его агентами из III Отделения, обеспечивавшими связь суверена и народа поверх бюрократической иерархии.

IV

Институциональная подкладка юбилейной риторики 1836 г. станет еще более рельефной, если мы рассмотрим позицию третьего влиятельного участника идеологических дебатов середины 1830-х гг. – С. С. Уварова. В своих оценках итогов десятилетнего николаевского правления Уваров исходил из иной логики, нежели Филарет и Бенкендорф. Он стал министром народного просвещения в 1833 г., т. е. всего за три года до коронационного юбилея. Уваров не мог приписывать достигнутые успехи результатам собственной деятельности – ему еще только предстояло утвердить свой статус в соперничестве ключевых игроков в придворно-бюрократическом поле. Как следствие, описания министром современной ему русской истории не сводились к констатации всеобщего благополучия: в этом случае обосновать уникальную роль его ведомства в структуре государственного управления было бы чрезвычайно трудно. Наоборот, он предлагал Николаю мыслить текущий исторический момент в категориях перманентного предреволюционного кризиса.

В программных документах, которые Уваров с 1832 г. адресовал императору, министр часто напоминал о последствиях восстания 1825 г. и европейских волнений начала 1830-х, прежде всего во Франции и Польше. В письме Николаю от марта 1832 г. Уваров описывал положение России в мире, пользуясь метафорой корабля, плывущего в бушующем море:

Дело Правительства – собрать их («последние останки своей политической будущности», т. е. начала, благодаря которым можно избежать пагубного влияния европейских революций. – М. В.) в одно целое, составить из них тот якорь, который позволит России выдержать бурю[649].

Метафорами застигнутого бурей корабля наполнен и важнейший доклад Уварова «О некоторых общих началах, могущих служить руководством при управлении Министерством Народного Просвещения», доведенный до сведения монарха 19 ноября 1833 г.: