Чаадаевское дело. Идеология, риторика и государственная власть в николаевской России

Правительству, конечно, в особенности Высочайше вверенному мне министерству, принадлежит собрать их («религиозные, моральные и политические понятия», принадлежащие исключительно России. – М. В.) в одно целое и связать ими якорь нашего спасения ‹…›. Россия живет и охраняется спасительным духом Самодержавия, сильного, человеколюбивого, просвещенного, обращалось в неоспоримый факт, долженствующий одушевлять всех и каждого, во дни спокойствия, как и в минуты бури? ‹…› Дано ли нам посреди бури, волнующей Европу, посреди быстрого падения всех подпор Гражданского общества, посреди печальных явлений, окружающих нас со всех сторон, укрепить слабыми руками любезное Отечество на верном якоре, на твердых основаниях спасительного начала? ‹…› Но если Отечеству нашему ‹…› должно устоять против порывов бури ежеминутно нам грозящей, то образование настоящего и будущих поколений в соединенном духе Православия, Самодержавия и Народности составляет бессомненно одну из лучших надежд и главнейших потребностей времени[650].

Используя аналогию между актуальной политической ситуацией и «бурей», Уваров стремился к «устойчивости» и «стабильности»[651] с помощью «якоря», благодаря которому корабль удерживался на одном месте, тем самым спасаясь от шторма. Однако в то же время он предлагал императору идею движения, которая станет ключевой в период его министерства: «Как идти в ногу с Европой и не удалиться от нашего собственного места („situation“)?»[652] Задачу, поставленную Уваровым, действительно было не так просто выполнить: она предполагала следование двум разнонаправленным траекториям – вместе с Европой, но одновременно и неким «своим» путем, не совпадавшим с западным. Для разрешения антиномии Уваров прибег к органицистским метафорам. Так, он писал о народности: «Народность не состоит в движении назад, ни даже в неподвижности; государственный состав может и должен развиваться подобно человеческому телу ‹…›. Речь не идет о том, чтобы противиться естественному ходу вещей»[653]. Подхватывая тезис о неравномерном развитии народных тел (как и человеческих), Уваров постулировал принцип, который затем станет базовым для близких к нему историографов: конечная точка исторического пути у России и европейских стран одна и та же, однако двигаются они к ней различными маршрутами и с разной скоростью. Уваров пытался показать, что уникальность России состоит в «сочетании несочетаемого»: будучи европейской страной, она тем не менее отделена от Европы. Подобно западным государствам, корабль «Россия» оказался в эпицентре бури, однако лишь ему удастся бросить якорь и тем самым избежать гибели.

Уваров связывал внутреннее сопротивление революционному давлению извне с распространением идеологии православия, самодержавия и народности. Ключевым героем антикризисного сценария власти становился кормчий, т. е. монарх[654]. Министр эксплуатировал один из самых известных и эффектных элементов николаевской репутации – его образ могучего вождя, особенно востребованный в кризисное время[655]. Начало нового правления оказалось насыщено экстраординарными событиями, потребовавшими от Николая огромной выдержки: династический кризис и бунт гвардейских полков 1825 г., несколько войн и эпидемий, масштабное восстание в Польше. Император строил свое публичное поведение как типичный харизматический лидер, способный «всегда принимать только правильные и обещающие успех решения»[656] и контролировать ситуацию путем личного вмешательства в конфликт[657]. Такой тип действия позволял монарху объединить вокруг себя лояльную к нему элиту в сложных обстоятельствах и наделить свою власть дополнительной легитимностью, в которой он особенно нуждался при жизни старшего брата, великого князя Константина Павловича, умершего в 1831 г. Собственно, Уваров предложил Николаю вариант идеологии, в мирное время в наилучшей степени реализовавшей его потенциал военного вождя, в постоянной борьбе со стихией ведущего корабль к цели[658].