Чай с Грейс Келли

В последнем письме ты писала мне, что Марианна для меня что-то вроде кальки, копии тоски по родине, в которой я сам себе не признаюсь. Если так, если ты права, держу пари, что по возвращении во Францию я точно так же стану тосковать по Дидо и по Нью-Йорку… Значит, этому нет конца?

Как это печально!

Пока, как видишь, я совсем растерялся и неспособен разобраться. Даже после этого письма на двух страницах, из которого ты не узнаешь ничего нового, яснее не стало. Но, по крайней мере, я поделился с тобой. Как раньше, сестренка.

В следующем письме постарайся, пожалуйста, ответить на этот ключевой для меня вопрос: можно ли любить двоих одновременно? У меня ведь, кажется, только одно сердце.

Поцелуй от меня всех, особенно маму, я по ней очень скучаю. Напиши, начал ли маленький Шарли говорить. Мы в его возрасте чирикали как воробьи, помнишь?

Обнимаю тебя, моя Розетта.

MOONGLOW[157]

Потоп кончился так же неожиданно, как и начался.

Метеостанция в Кейп-Мэй, на юге Нью-Джерси, послала лаконичный бюллетень всем своим подружкам с Восточного побережья: «Небывалый рост атмосферного давления». Земной климат совсем пошел вразнос?

Никому не было до этого дела. Назавтра невероятное солнце сменит эту невероятную луну, которая уже сияет в безоблачной ночи, как будто ничего, абсолютно ничего не произошло.

* * *

Было уже очень, очень поздно. Или очень, очень рано. Эчика не желала знать, который час. Она устала, но совсем не хотела спать, и это было прекрасно.

После ужина они танцевали, потом поехали в «Восемьдесят восемь», незнакомый ей клуб, где отрывались под мамбо. Говорили, что на город обрушился настоящий потоп, но они ничего не заметили. Ничего.

И вот теперь они стояли вдвоем, лицом к лицу в занимающейся заре, на еще блестящем от влаги крыльце «Джибуле». В Золушкином настроении Эчика скинула туфли и блаженно вздохнула. Золушка, как же… Перебор мамбо, да!

Далеко от фонаря, но под сиянием луны (невероятной, как было сказано) Эрни склонился и поцеловал ее долгим до забытья поцелуем. От него еще пахло танцем, по́том, смешанным с эйфорией. И еще чем-то, только его, это был крепкий запах зелени, наверно, так пахла древесная кора и папоротники Кентукки.

– Эчика…

– Эрни…

– Это… это ведь не только сегодня вечером, правда?

Она покачала головой и улыбнулась.

– Вам так же, как мне, хочется снова увидеться?

Она кивнула с той же улыбкой.

– Боюсь, что я теперь не скоро приеду в Нью-Йорк… Вы… Вы бы приехали… Вы смогли бы как-нибудь приехать в Кентукки?

Новый кивок, новая улыбка. Или все та же, которая никак не хотела исчезать.

– В следующий уик-энд? – выдохнул он, прижавшись щекой к ее щеке. – Мы покатаемся на лодке… Наша речка называется Баунси, это значит «та, что скачет». Она протекает внизу наших земель. Мы поставим палатку… Надо будет хорошенько экипироваться, под звездами…

– Да, Эрни, – прошептала она.

– …мы будем ловить форель, может быть, даже лосося, еще сезон, будем жарить маршмеллоу на костре и…

– Да, Эрни.

– Вы городская! – воскликнул он. – Вы, наверно, ничего этого не любите.

– Я не знаю. Но это до ужаса соблазнительно.

– Там муравьи, пчелы. Иногда лиса повадится таскать провизию из палатки…

– Муравьи мои друзья, пчелы приносят мне мед прямо в руки, а лиса согреет мне ноги.

Он просиял.

– Для этого не нужна лиса!

Они поцеловались еще крепче, еще настойчивее и гораздо, гораздо дольше.

– Действительно, – тихо засмеялась она, переводя дыхание. – Вы как грелка лучше лисы, Эрни.

– Так вы согласны? В следующий уик-энд? Вы приедете?

– Я приеду. Поцелуйте меня, пожалуйста.

Он повиновался. Потом сказал:

– Я приеду на машине встречать вас на вокзал. Сейчас напишу вам маршрут.

Он порылся в кармане в поисках карандаша и бумаги. Эчика остановила его.

– Вы мне скажете все это по телефону, – прошептала она. – Лучше поцелуйте меня. Уже светает.

The best is yet to come

Bags and baggage [158]