Чай с Грейс Келли

– Влияние плохих радиосериалов на менталитет юных дурочек.

– Этот сериал не лишен достоинств. К тому же вы далеко не дурочка. Ваше исполнение меня удивило, знаете ли. Вы играете даже… превосходно.

– Честно? – не удержавшись, воскликнула она.

– Я когда-нибудь был нечестным? – надменно проговорил он.

– Нет, правда. Это мне… Вы меня…

Не зная, как закончить, она поспешила сменить тему:

– Три похвалы за одну минуту… Я должна остерегаться того, что мне уготовано! За вашими ласками обычно следует апперкот.

– Потому что этот несовершенный мир не заслуживает ни совсем нуля, ни совсем двадцатки.

– У меня своя теория: ваша бостонская половина слишком часто борется с нью-йоркскими двумя четвертями.

– Вы стали забавной, вы это знаете? – сказал он, скользнув по ней взглядом. – Вы умнеете, малыш.

– Наверно, я выросла.

Поддавшись внезапной и безрассудной ностальгии, она протянула руку и коснулась его лба.

– Как давно я не слышала от вас «малыш». – С шаловливым вздохом: – Жаль, что я выросла!

Он отстранил ее, словно подтверждая, как трудно ему сохранять превосходство над этой новой Пейдж.

– Все же чему я обязан этим визитом, неожиданным, но приятным?

– Вы не бываете больше в театрах, вас нет на страницах «Бродвей Спот». И все эти слухи. Я хотела знать… Эддисон, как вы себя чувствуете?

– Как видите. Прекрасно.

Ответ прозвучал сухим щелчком. Слишком быстрый.

– Все эти сплетни на мой счет стоят не больше сплетен.

– Но вы больше нигде не бываете. Почему ликвидировали вашу хронику?

Он сунул руки в карманы и ответил с выражением ощетинившегося ежа:

– Пауза в светской жизни была необходима для моей талии. Никто не ликвидировал мою хронику. Кто бы осмелился пожертвовать самой читаемой страницей в Нью-Йорке? Я сам ее оставил.

– Ваша талия в полном порядке. Назовите мне истинную причину.

Такого апломба он от нее не ожидал.

– Знаете, мне ненавистна любая цензура, – ответил он, чуть поколебавшись. – После моей последней статьи, наделавшей шума… Может быть, вы читали? – Снова пауза, но Пейдж безмолвствовала. – Так вот, после этого последнего текста «Бродвей Спот» внезапно открыл в себе призвание ретушера. Невыносимую склонность к вымарыванию и правке, к комнатной температуре и нейтральности! Я потребовал развода.

Его не уволили. Этот «уход со сцены», стало быть, его выбор. Вздохнув с облегчением, она тихонько кивнула.

– Быть может, вы будете рады узнать, что я рассматриваю разные предложения, в том числе из «Нью-Йоркера».

– О! Это чудесно.

Пока он открывал бар, она добавила полушутя-полусерьезно:

– Если я прибавила ума, то вы прибавили престижа, Эддисон Де Витт.

– А «Бродвей Спот» потеряет свой. Дорогая, налить вам чего-нибудь?

Между двумя кипами книг в тяжелых переплетах английские стенные часы нахмурили брови-стрелки, глядя на Пейдж.

– Спасибо, нет. У меня встреча.

Порыв, в котором было не столько тщеславие, сколько желание стереть навсегда образ прежней Пейдж Гиббс в глазах Эддисона Де Витта, заставил ее добавить:

– Я встречаюсь с Рэймондом Мэсси в театре «Корт». Он ищет Берту для своей постановки Стриндберга.

Она тотчас пожалела. Ни дать ни взять расхваставшаяся девчонка. Складочка приподняла уголки губ Эддисона: новость его заинтересовала…

– Тогда поторопитесь. Не заставляйте ждать Мэсси. Не заставляйте ждать такое блестящее будущее…

Она взяла жакет, надела его медленно, нарочно долго возилась с пуговицами, не спеша разгладила полы. Он пил маленькими глотками. Ждал, когда она уйдет. Эддисон ждал ее исчезновения с какой-то неподвижной поспешностью.

– До свидания, Эддисон, – сказала она наконец.

– Удачи, малыш.

Она еще замешкалась по пути к двери. Он молчал, и она вышла.

В пустынном вестибюле было слышно, как Хольм гремит в кухне кастрюлями.

Пейдж переступила порог… но, не успев захлопнуть дверь, вдруг замерла. Накатило жуткое ощущение обмана, как будто она надула и себя, и его, и, чувствуя себя героиней неоконченной повести, или лживой, или приблизительной, она передумала и повернула назад. Вновь проследовала той же дорогой к кабинету и, на сей раз не постучав, вошла.

Стоя, опираясь на два тяжелых кулака, Эддисон всматривался пустыми глазами в далекий горизонт на столе. И когда он повернулся к Пейдж, его лицо напоминало пейзаж после битвы.

– Вы когда-нибудь были влюблены в меня, Эддисон? – спросила она, не обдумав заранее ни одного из этих слов.

Она увидела, как сперва растерянность, потом раздражение еще сильнее исказили его лицо. Глаза глубоко запали, и круги под ними туманили взгляд, который она знала таким живым и таким насмешливым.

– Вы прекрасно знаете, что да, – сказал он спустя долгое время. Сказал равнодушным, почти сонным, скучающим голосом.

– А кто бы в вас не влюбился, – закончил он так тихо, что она могла бы не услышать.

– Почему? Почему вы меня любили?

Он фыркнул, как укусил.

– О… Немного за ваш вздернутый носик, немного за ваше простодушие невпопад, немного за галерею ваших несуразных шляпок, немного за вашу манеру разглаживать полы жакета, застегнув его, потому что… потому что…

Он оперся на стоявшее рядом кресло и вдруг рухнул в него.

– …потому что я устал.