Чай с Грейс Келли

– Чтобы высказать вам мою благодарность. Я непременно хочу поблагодарить всех, кто поддерживал меня во время этой охоты на ведьм. Их было не так много.

– Вы высказали вашу благодарность Славке Брингс-Три, я полагаю? – осведомилась она без улыбки. – Это ей вы обязаны своим спасением, не так ли?

Стайнер всмотрелся в нее, хитро прищурившись.

– Ей не на что жаловаться.

Как ненавидела Манхэттен этого Ули, фатоватого и смешного, былого фанфарона, причинившего такое горе ее матери! Она наколола на вилку кружок сладкого картофеля и принялась методично жевать. Стайнер не был бы актером, чувствительным к климату в зале, чутьем воспринимающим пульс публики, если бы не уловил перемену.

– Я ужинаю сегодня, так сказать, с группой поддержки, – продолжал он. – С Эддисоном Де Виттом. Вы его помните?

Она отлично помнила тот ужин у Сарди с Рубеном и Сесилом. Эддисон Де Витт тогда единственный из гостей подошел поздороваться с Ули, а не делал вид, будто его не замечает.

Пейдж встречалась с ним одно время… Язва Шик дразнила ее разницей в возрасте. Манхэттен не считала его старым, Эддисону не было и сорока. Но Пейдж давно о нем не говорила.

– Он уволился из «Бродвей Спот» после той статьи в вашу поддержку, – сказала она. – Я не знаю, что с ним теперь.

– Приземлился на все четыре лапы. Эддисон – акробат на свой манер. Поговаривают, что он идет в «Нью-Йоркер». Вряд ли он что-то потеряет. Я узнаю больше сегодня вечером.

Он терзал куриное крылышко острием ножа.

– После благодарности я выскажу все, что думаю, ненавистникам вроде Уолтера Уинчелла[170], а также равнодушным, которые немногим лучше. Даже если бы я был когда-то коммунистом, нельзя топтать честь человека, бросать псам его душу. Тем более его работу и свободную волю.

– Вы намерены начать карьеру политика? – улыбнулась она.

Нож и вилка взлетели изящной дугой к липучке от мух, свисавшей с потолка закусочной.

– Цезарь никогда не смешается со свиньями!

– О! И что же теперь будет делать Цезарь?

– Он уезжает. Убирается вон! Покидает эту страну!

Она чуть не выплюнула кусок курицы.

– И… куда же?

– В Европу. Мне предлагают «Веер леди Уиндермир» в Лондоне. Я, Оскар Уайльд и Лондон – это всегда было ударное трио. Постановка стопроцентно английская. Подарок, на который я уже не надеялся, но, слава богу, притихнет весь этот шум вокруг моего имени. Я люблю Лондон. И еще больше люблю Париж, а он совсем недалеко.

Ули Стайнер покидал Америку. Америку и… своих детей.

– Вы надеетесь, что вас забудут? Чтобы вернуться с блеском? Он вперил в нее взгляд хищника.

– Ули Стайнера не забывают. К тому же я не уверен, что вернусь.

Манхэттен молчала. Информацию так трудно было переварить, что даже глоток застрял в горле.

– Я… Что ж… Нам будет вас не хватать, – сказала она ничего не выражающим голосом и поправила дужку очков, сползающих с уха.

– В этих окулярах, то и дело съезжающих на кончик вашего носа, вы выглядите девчонкой, которая делает вид, будто читает.

– Рубен в курсе? – спросила она. – А Уиллоуби?

– Рубен останется со мной. Секретарь из этого парня никакой, но обучать нового – такая тягомотина. Что до Уиллоуби… она едет с нами.

Не без лукавства он насладился ее ошеломленным молчанием.

– Мог ли я отпустить единственную женщину в мире, которая смеет выдыхать мне в лицо дым своей сигареты?

– Но… как же ее работа? Ее карьера на Бродвее.

Он пожал плечами, вдруг взял куриное крылышко двумя пальцами и – скажите «фи», экзальтированные обожательницы! – надкусил его.

– Уиллоуби тоже акробатка. Виртуоз костюмов, артистка иллюзии и обмана зрения. Театры Европы будут драться за ее таланты. Меня тревожит только ее нелюбовь к иностранным языкам. Но, в конце концов, зачем говорить, если она может рисовать…

Он старательно обглодал куриное крылышко. Потом потребовал полоскательницу для пальцев, которую официантка подала ему учтиво и незамедлительно. Он надменно окунул кончики пальцев в пахнущую лимоном воду и вытер их уголком салфетки.

– Дело в том, что Уиллоуби мне необходима. Думаю, и я ей тоже, немного. А теперь, – резко сменил он тему, – ваша очередь! Правду. Почему танцовщица выдавала себя за костюмершу?

Она поправила сломанную дужку очков, молча всмотрелась в Ули Стайнера, но, не выдержав, отвела глаза.

– Сначала один вопрос, – проговорила она неспешно, без враждебности. – В Вашингтоне, когда вас допрашивал почтенный Брингс-Три, вы упомянули… ребенка. Вспомните. Маленькую девочку, которая плакала, когда вы читали ей «Бэмби».

Она подняла глаза и на этот раз не отвела их.

– Эта маленькая девочка… Не та ли самая, которую вы взяли четырнадцать лет назад на «Малютку Энни» в театр «Бижу» в Манхэттене, графство Форт-Райли, штат Канзас? Которой, выйдя оттуда, вы влепили самую увесистую затрещину в ее жизни? Которой вы сказали потом: Это чтобы ты никогда не забыла, как в первый раз была в театре? Это была… та маленькая девочка?

Ули слегка побледнел, его рука судорожно сжалась и упала на стол рядом с тарелкой, словно вдруг уснула.

– Венди… – выдохнул он. – Так ее звали.