Чай с Грейс Келли

– Конечно. Десять артистов, которых Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности мучает за их коммунистическое прошлое или настоящее. Дидо часто о них говорит. Скажите, Просперо… Вы думаете, они могут доставить вам неприятности, вам и Дидо?

– Думаю, что это в возможностях Дж. Эдгара Гувера, да, Джо. Пусть даже ФБР ничего не нашло у нас и не найдет ничего в моем прошлом и настоящем… Этот новый клей сохнет слишком быстро, надеюсь, на пленке не останется царапин. Знаешь, Джо, самая жестокая пытка уготована тому, кто смотрит на падение своих друзей, опустив руки.

– Или тому, кто на них доносит.

– Ну, этот всегда может прикрыть свою совесть толстым ворсистым ковром. Дидо не с тобой?

– Она… она на занятиях.

Просперо закрепил конец пленки в аппарате. Джослин поймал брошенный на него взгляд. Так смотрел только Просперо, этот взгляд был как теплый пуловер, когда ты замерз.

– Что-то я реже вижу вас вместе, bobby soxer и тебя. Вы хоть не поссорились? – спросил он мягко, все еще по-французски.

– У меня сейчас много экзаменов. Конец года.

Крутя ручку перемотки, Просперо покачивал в такт своей шевелюрой. Диск пленки толстел, ширился с тихим шипением сквозняка под дверью.

– Пока я не встретил мою Люмир, я был колеоптерой, Джо. Не очень красивой колеоптерой, без особого колорита, банальной вечерней колеоптерой, землистого цвета, неуклюжей, но полной энергии, любившей музицировать, смеяться, танцевать, махать крылышками… Люмир значит «свет», Джо. Ты знал?

Джослин никогда не слышал этого имени.

– Ты колеоптера, Джо?

– Э-э? Гм. Я… Я не знаю, что такое колеоп… оп… оп…

Брови Просперо поползли на лоб.

– Оп-оп-оп? – повторил он. – Чему только тебя учат в школе? Колеоптера – это мотылек.

– Не думаю… что я мотылек, – покраснел Джослин, не понимая, с какой стати Просперо заговорил о насекомых.

– Это не в укор, Джо. И мне надо было побыть колеоптерой, прежде чем стать искренне влюбленным мужчиной. Люмир была моим светом. И до сих пор остается.

Он умолк, задумался.

– Сердце девушки – такая хрупкая штука.

Диск еще крутился, но вся пленка смоталась.

– Ступай, Джо. Спускайся и устраивайся, сеанс начнется через пять минут.

В почти полном зале Джослин поискал сиденье у прохода и нашел его, когда свет уже гас. Он сел под характерное «бип-бип-бип» титров студии RKO.

From This Day Forward… Действие фильма происходило в Нью-Йорке. Не в раскрашенных декорациях Голливуда, но на натуре, которую он с замиранием сердца узнал.

Это была обычная история обычной пары. Девушка – продавщица в книжном магазине, парень работает на заводе, а до того был солдатом. В фильме был страх потерять работу, соседи, распивающие пиво, лохматые дети, похожие на настоящих лохматых детей, рагу на кухонном столе, сохнущие на окне полотенца… Ни револьверов, ни гангстеров, в общем, реальная (почти что) жизнь. Джослин понял, что хотел сказать Просперо, сравнив этот фильм с небьющимся фарфором.

Когда вечером 4 июля в актовом зале парень и девушка начали танцевать, обнявшись, под портретом мэра, у Джослина вдруг перехватило горло.

Этот зал мог бы быть гимнастическим залом Пенхалигона под Новый год, когда он танцевал с Дидо и ломал голову, что же такое корсаж для юных американок… Он точно знал, что чувствовала девушка, когда прижалась к своему возлюбленному, и остро ощутил, что испытывал парень, прижимая к себе подругу, уткнувшуюся ему в шею.

Когда певица в углу напевала One Day Forward, песню фильма, камера Джона Берри[176] ловила два юных ослепленных лица, их счастье, красоту этого счастья, потом отъезжала и поднималась все выше долгим непрерывным скольжением, чтобы показать их среди таких же, как они, пар, так же танцующих.

Джослин вцепился в подлокотники, к глазам подступили слезы. На него накатило внезапное и безумное, безумное желание снова танцевать с Дидо и прижимать ее к себе, как на новогоднем вечере в Пенхалигоне.

А потом он подумал о Марианне с той же силой, с тем же безумным, таким безумным желанием держать и ее в своих объятиях.

* * *

– Вот это да, вот это бриошно! Как ты это делаешь? – воскликнула ошеломленная Лизелот. – Объясни мне твой фокус, Куп! Пожалуйста, объясни!

Вместо ответа Купер дал ей перетасовать колоду карт.

– Фокус? Какой фокус? Я волшебник, вот и все. И нечего ломать голову.

За прилавком киоска Хэдли разравнивала лопаткой на горячей плите блинное тесто. От влажного жара у нее порозовели щеки. На блинчики всегда находились покупатели, несмотря на теплую погоду.

– А волшебник может сделать мне тридцать блинчиков одним взмахом палочки? – сказала она, смеясь. – А то у меня рука устала.

– Ха! – фыркнула Лизелот, тасуя карты. – Волшебники есть только в книгах. Я точно знаю, что здесь какая-то хитрость.

Ее внимание сосредотачивалось поочередно то на Хэдли и ее стопке блинчиков, то на магических пассах Купера. Она выбрала из колоды даму бубен, он показал ее всем, после чего жестами факира смешал с колодой. И вытащил даму… из-за уха Лизелот!

Девочка взвизгнула от восторга.