Чай с Грейс Келли

Последние четыре месяца – сто двадцать шесть дней, если точнее, – я протопал сто семнадцать километров, путаясь в лианах, хлюпая в болоте, отдирая от груди пиявок, прихлопывая ос по семь сантиметров в длину и завтракая на рассвете таблетками хинина.

– Хорошо, сэр, – тихо ответил я.

Вот. Так я и оказался проводником господина Мэриона Свифта через одиннадцать миль джунглей, кишащих япошками, которые не питали благих намерений только потому, что он намеревался сделать фотографии для «Лайф».

Мы все же выждали два дня, пока он смог встать на ноги и пока мы удостоверились, что кокосовые пальмы на окрестных холмах не вырастут вновь.

Санитарный В14 Королевских военно-воздушных сил Великобритании прилетел за нашими ранеными. Подразделению G было приказано остаться на месте еще на некоторое время, чтобы немного передохнуть, заверили нас. На самом деле чтобы узнать, под каким соусом штаб собирается нас сварить: отправить на Гвадалканал, который только что отбили? Или на атолл в Тихом океане, под другие кокосовые пальмы? Или… В конечном счете никто ничегошеньки не знал. Даже офицеры. В марте 1943-го в семи часовых поясах матери-родины солдат морской пехоты не мог загадывать будущее дольше чем на двенадцать минут.

Мы со Свифтом отправились в путь на рассвете, курс на северо-запад, в направлении индо-бирманской границы. Перед уходом лейтенант предложил мне дать нам третьего человека, я вежливо отказался (он вздохнул с облегчением): чем меньше мишеней, тем лучше.

– Это обязательно, все эти штуки? – спросил я, показывая на чехол с лейкой, объективы и прочий скарб.

Он не засмеялся и спокойно ответил, что да. У меня был заплечный мешок и оружие, все как обычно, но по жаре – несмотря на ранний час – это было все равно что тащить на спине телячью тушу.

Мы избегали тропы. Тропка была узкая, безопасная примерно на две мили. И все равно случайный снайпер мог нас засечь.

Мэрион Свифт молчал, и меня это более чем устраивало. Бандаж на ноге заменили простой повязкой, и он шагал, припадая на одну ногу, еще более согбенный. Я шел сзади, ломая голову, чем же этот парень так важен, что даже главный штаб разрешил ему прогуляться в опасной зоне с капралом в придачу.

Идти через девственный лес, где по определению никто никогда не ходит, – все равно что плыть против течения. Силиться проглотить то, что хочется выблевать. Пытаться прочесть справа налево фразы, написанные слева направо. Хотеть поцеловать в губы девушку, влепившую вам пощечину. Вот что такое марш-бросок через джунгли. Температура: 104 градуса по Фаренгейту[84].

Через час мы прорубили мачете едва ли пять метров растительного туннеля. После этого мы упали на поляне, от которой уходила вбок едва заметная тропка. Сделали привал.

Я улегся на валун, а Свифт прислонился к пню большого красного папоротника. С его век текло, голубые глаза текли тоже. Я протянул ему таблетку соли и мою фляжку.

В такую жару потом выходит литр за четверть часа. Даже когда отдыхаешь в гамаке.

Я тоже проглотил таблетку, запил тремя крошечными глотками воды, а он тем временем вытягивал шею и ногу, проверяя свою повязку. Он достал из кармашка две жевательные резинки, дал мне одну, я спрятал ее в карман, свою же он распаковал, сунул в рот на манер сигареты и втягивал медленно, миллиметр за миллиметром.

– Птицы, – вдруг сказал он. – Они будут стрекотать так всю дорогу?

– Уже много месяцев я слышу их. А сейчас я их больше не слышу.

Он пожал ненагруженным плечом. Про себя я все же отметил, что в лесу птицы перестают кричать, когда что-то движется. Основы основ, которые преподает вам сержант-инструктор перед операциями.

– Лягушки – лучшие часовые, – отметил я. – И не так слабы, как муравьи-леопарды, надо сказать. Тех-то когда видишь, как они галопируют батальонами в одном направлении, будь уверен, они почуяли человеческую плоть. Живую или мертвую, все равно, это их любимое блюдо.

Я притворился, что не вижу голубой тревоги, еще больше разбавившей его взгляд. Я даже добил его, не смог удержаться.

– И надо смотреть, куда садишься, – продолжал я. – Папоротник необязательно папоротник. Особенно если он красный.

Он вскочил, обхлопал себя всего, ляжки, руки, живот, затылок, всматриваясь в красный пень, на котором сидел.

– Эта штука… Это не корень?

– Вообще-то такая улитка, – сообщил я. – Здесь животные иногда маскируются под растения, иногда под камни. Надо спасать свою шкуру. Похоже на наш камуфляж. Мы ведь тоже рядимся в овощи, верно?

Он согнулся под острым углом, чтобы поближе рассмотреть моллюска. Его гримаса напомнила мне моего племянника Чака, когда у него болит живот и он требует горшок.

– Колышется. Улитка… Вы уверены?

От тошноты дрожали его губы и подергивалось адамово яблоко.

– Ничего подобного. Возможно, это миллион насекомых прикинулись брюхоногим.

Он захлопал с удвоенной силой, выплюнул жевательную резинку. Я разозлился на себя. Слишком с ним было просто. И тут фотоаппарат вдруг оказался у него в руках, и он сделал десяток снимков пня.

– Идем? – сказал он после этого, вдруг заторопившись.