Чай с Грейс Келли

Он отвинтил и убрал объектив. Мне было смешно смотреть на этого типа. Скажем так, было бы смешно, если бы мы встретились за пинтой пива в джунглях 53-й улицы, а не в бирманских джунглях.

– Закопаем ее, – сказал я, показывая на его жевательную резинку и упаковку на земле. – Все всегда надо закапывать. Япошки – настоящие Шерлоки Холмсы.

Он повиновался, и мы пошли дальше.

К двум часам мы прорубили чуть меньше двух километров щупалец. Плюс третий, когда стемнело. В тропиках день разом сваливается в другое полушарие, как будто ночь толкнула его локтем. Птицы прекратили свои концерты. Крылатые тени слетали с черных стволов.

Летучие мыши. Не вредные. Только лучше, чтобы они вас не касались.

Мы разбили бивак подальше от стволов, у родника. Долго умывались, пили, а потом, не обсохнув, легли на голый мох, привалившись к вещмешкам.

– Почему? – спросил наконец Свифт как ни в чем не бывало.

Я небрежно развязал шнурок первого ботинка, а над нашими головами летучие мыши кружили стаями на бреющем полете, шелковистом, как юбки компаньонки на балу дебютанток в Карнеги-холле.

– Что почему?

– Почему нельзя, чтобы они тебя касались? Это опасно?

– Ты ничего не почувствуешь.

Я молчал, пока снял второй башмак, понюхал его, поморщившись, и снова надел, не завязав шнурок.

– Но?.. – поторопил меня Мэрион Свифт.

– Ба… Вы проснетесь обескровленным.

– Это шутка.

– Они касаются вас как лезвие бритвы. Ни малейшей боли. Высокое искусство. Вот только они впрыснут вам антикоагулянт, и вы всю ночь будете терять кровь.

Как бы мне хотелось развести костер, пожарить курицу с картошкой, растопить маршмеллоу. Но, помимо того, что у нас не было ни курицы, ни картошки, ни маршмеллоу, огонь здесь – эквивалент погребального колокола в спящей мексиканской деревне. Никогда не знаешь, кого он может привлечь.

– Славно. Знаете, что у меня здесь? – хихикнул Свифт, усевшись по-турецки на плащ-палатке, которая должна была послужить ему матрасом. – Американская армия нас балует. Американская армия нас любит. Вы только гляньте.

Он рассматривал свою коробку с пайком К, открытую на коленях, в пламени своей зажигалки «Зиппо». Развеселившись, он забормотал в потемках:

– Рождественский пирог моей матушки. Индейка на День благодарения, фламбе в виски, это от моего отца. Рисовая пудра с ароматом фиалок моей тетушки Тедди. Губная помада Сесилии, моей хорошенькой соседки в Бриджпорте, мне было пятнадцать лет, ей двадцать два…

В восторге он распаковывал и показывал один за другим брикетики сыра, протеиновые бисквиты, витаминизированные конфеты, лимонный порошок (если смешать с водой, получается содовая с аптечным запахом), все содержимое коробки. И болтал без умолку:

– Пляж Пойнт-Бей, Флорида, там мой брат научил меня плавать. Видны даже скалы, смотрите. О… И Эмпайр-стейт-билдинг! Ночь. Мое любимое время. Смотрите, и Эйфелева башня… Вот она хороша на солнце. А, гондола! Она покачивается под понте делле кватро сорелле в Венеции. Черт побери… Здесь есть и все фильмы с Линдой Дарнелл. И с Джимми Стюартом…

Он готов был продолжать всю ночь, но двигатель самолета вдруг разорвал черный свод над нами. Самолет? Два. Не разглядеть, наши они или нет. Какая, в конце концов, разница? Хоть и далекий, шум резко остановил нашего парня в его дальних странствиях. Он погасил зажигалку и принялся молча сосать брикетик сыра.

Добро пожаловать на Вторую мировую войну, вздохнул я и лег на плащ-палатку, одну руку подложив под голову, а другой держа кольт.

Развилка четырех дорог, рассвет.

– Которая?

– Бродвей! – Я постучал по штабной карте и компасу. – Здесь. Эта извилистая тропа.

Мы проснулись от воплей попугаев, наскоро умылись и наполнили фляжки из родника. Мэрион Свифт заканчивал осмотр своей ноги, повязка была относительно чистая.

– Бродвей? – повторил он, согнув плечо под грузом озадаченности и лейки со вспышкой.

– Кодовое название. Данное штабом. У наших генералов бедное воображение. Когда встретитесь с ними, спойте им про гондолу под понте делле кватро сорелле в Венеции, – подколол я, взглянув на него искоса. – Это расширит им горизонты.

– Я заговорил вас вчера вечером. Извините… Усталость.

– Вот через три дня вы и вправду устанете. И тогда вынете нам луну и реки Сатурна из вашей коробки с пайком. Что вы будете делать в Канникаре? – спросил я без перехода.

– Я туда не пойду.

Я осекся. Его глаза как будто промокли, розовый нос хлюпал, у него были все симптомы сильного гриппа, а может быть, дело было в уровне влажности.

– Но ведь, – сказал я, – именно туда я получил приказ вас отвести.

– Я остановлюсь раньше.

– Чтобы фотографировать?

– Как вы догадались?

– Орхидеи? Рептилий? Попугаев?

Он улыбнулся мне своей улыбкой на леске. Вдруг поднял фото аппарат и без предупреждения щелкнул меня.