Чай с Грейс Келли

– Я кое-кого знаю у «Хэмонда и Шуйлера», он, возможно, мог бы…

Уайти вздрогнул, как от удара, будто сама эта мысль была ужасна, невыносима ему.

– И думать забудьте! Слышите? – повысил он голос. – Я не хочу.

– Но… почему? – удивилась она.

– Нет.

Он забрал у нее тетрадь.

– Первую рукопись, – сказал он, – я потерял… однажды. Я попытался все переписать. Даже не один раз… Так же хорошо не получается. Я предложу ее издателю, если найду… когда найду оригинал.

Она смотрела на него, не понимая.

– Там рассказывается та же история?

Он засмеялся, и его смех ей совсем не понравился.

– Да, Фелисити. Да, там рассказывается та же история… Я записал ее насколько возможно близко к тексту… Но все не так. Мне трудно… Вероятно, это суеверие или черт его знает что. Я предпочитаю подождать, когда найду ее… обязательно найду… Она лучше, – отрезал он, видя, что до нее не доходит.

Кое-что она все же поняла. Особенно когда он заговорил о суеверии. Это было связано с той девушкой. Не в пресловутом ли поезде он потерял оригинальную рукопись?

– Я только перечитаю ее и верну вам, – пообещала она.

Тогда нам придется снова увидеться.

Он протянул руку, привлек ее к себе, и обнял, и крепко сжал.

– Не сердитесь на меня, Фелисити, пожалуйста. Я так хотел быть с вами другим…

– Мне не надо другого Уайти. Вы мне нравитесь таким, как есть.

Она ждала, прижавшись к нему, обхватив его руками.

– Чтобы стать дровосеком, надо рубить дрова. Вы не хотите повторить попытку?

Этот поцелуй был получше, не такой отстраненный.

– Завтра утром, – сказала она, – будет совсем хорошо. Не надо, не смотрите на меня так. Я не останусь.

Рассмеявшись, она забрала у него тетрадь.

– Лучше помогите мне надеть накидку. Боже, – добавила она, взглянув на свою юбку. – «Моя милая» изрядно пострадала.

Он проводил ее до перекрестка, где поймал такси. Они расстались под светофором, больше не поцеловавшись.

По дороге в «Джибуле» Шик держала серую тетрадь на коленях, между складками «Моей милой». Она думала о Фергюсе Форде, читчике из издательства «Хэмонд и Шуйлер»… И думать забудьте!

Наоборот, она очень даже об этом думала.

22. Easy go [88]

Она захватила с собой купальник. Было жарко. Море искушало ее. Она нырнет, как только кончится репетиция.

День Манхэттен начался с примерок. Пять костюмов на восемьдесят пять минут шоу. Танцовщица, которую она заменяла, имела более округлые формы, чем у нее, и костюмерша утыкала Манхэттен доброй сотней булавок, пообещав, что все пять будут готовы к вечернему представлению.

В зале «Бинго Фламинго», просторном, как неф собора, Манхэттен застала несколько девушек, задиравших ноги под звуки пианино. При виде ее хореограф – по имени Ивна – сделала ей знак.

– Это ты на замену? Шевелись, бубеле, – сказала она низким хриплым голосом. – Осталось не так много времени, чтобы вдолбить тебе в голову сто семьдесят четыре па и ввести тебя в номера.

Оказалось – ничего особо сложного. Это было похоже на любое шоу такого типа. За час Манхэттен запомнила половину фигур и движений. К концу второго часа осталось только их обкатать.

– Перерыв! – крикнула Ивна. – Десять минут.

Манхэттен бросилась к телефону, висевшему рядом с пожарным щитом. Она позвонила в «Джибуле» узнать новости. Ответила Урсула.

– Черити киснет. Шик киснет. Хэдли киснет. Мне приходится рассказывать смешные истории про шотландцев, чтобы не впасть в депрессию.

– Что случилось с девочками?

– Ба, ничего нового под звездами. Твоя мама должна была тебя просветить. Птички и пчелки. Голубое и розовое. Иногда в этих делах все идет наперекосяк. А как ты в городе погибели, хотя бы счастлива?

– Я тоже рассказываю смешные истории. Про французов.

Они еще поговорили о пчелках и птичках, о голубом и розовом, о песенном номере, который готовила Урсула для вечера в «Палладиуме», и распрощались. Оставалось пять минут. Манхэттен позвонила Скотту. Он был дома.

– Как ваша стажировка? – поинтересовалась она. – Вы вернулись? Ваша сестра еще в Нью-Йорке?

Он дал точные ответы на все ее вопросы. Слишком точные. Она испытала безотчетное разочарование.

– А как ваши дела? – спросил он, когда она рассеянно его выслушала.

– Немного ломит спину, я снова танцую. После явки Ули на комиссию прямиком домой, в Нью-Йорк.

– Мне уже не терпится. Я соскучился.

Наконец-то радость. Такая же безотчетная.

– Театры отменили спектакли. Турне пришлось сократить.

– Все так ужасно? Я хочу сказать, пьеса?

– Хуже не бывает! Ули не должен был соглашаться. Последний спектакль – и мы рвем в Вашингтон.

– У вас есть планы?

– Прямо сейчас? Нырнуть в волны. Море тихое и очень соблазнительное. Мне тоже не терпится, – добавила она после паузы. – Я тоже соскучилась.

Она услышала, как Скотт отвечает к ому-то, чьих слов было не разобрать.

– Моя дочь хочет знать, любите ли вы ходить в кино, – сказал он. – Я… я рассказал ей о вас.

– Я очень люблю кино.

Он передал.

– Дина говорит, что это очко в вашу пользу, – доложил он, смеясь, – что вы поэтому очень умная.

– А чувствую себя так глупо, оттого что так далеко.