Чай с Грейс Келли

Волна эмоций парализовала их и сделала совершенно бессловесными на целых полминуты. В их чертах заиграли мощные противоположные потоки, глаза таращились и жмурились, рты открывались и закрывались, брови взлетали вверх и сдвигались на переносице, они хотели что-то сказать, но молчали, все это несколько раз подряд и под умильным взглядом Кролика.

Наконец тонким голоском, без дыхания, девушка пролепетала:

– Джослин… Джослин Бруйяр!

– Марианна…

* * *

В тапочках без задников, отделанных лебяжьим пухом, Шик снова обошла тощую стопку страниц – серую тетрадь, лежавшую на полу посреди ее комнаты.

Это был уже тридцатый виток.

От хождения по кругу лучше думалось.

Конечно, Уайти был категоричен. Конечно, он не хотел никому давать читать то, что написал. Конечно, он еще не готов (по его словам). Чистой воды гордыня, если хотите мое мнение, но, если так и дальше пойдет, произведение навсегда останется неизвестным. Надо, сказала она себе, с чего-то начать!

Шик была очень подкована и могла часами толковать о нотках ванили и нарцисса в «Ночном полете» от Герлен или о дивной ноте сердца «Лилии долины» от Елены Рубинштейн… Еще лучше она знала, что ее суждение по части литературы не стоит и ломаного гроша. Но в одном она была уверена: синие слова в серой тетради, лежащей здесь, у ее ног, потрясли ее до глубины души.

Должна быть возможность устроить судьбу этой тощей стопки листков. Путь, увенчанный славой, почему бы нет? Она станет важна для Уайти. Будет главным человеком в его жизни. И, может быть, тогда…

Она испустила душераздирающий вздох, и что-то кольнуло ее внутри, очень больно. Но она все же додумала свою мысль до конца. Может быть, тогда… она сумеет заставить его забыть другую. Девушку из поезда.

Шик слышала, как Эчика, Хэдли и Урсула со смехом гоняются друг за другом по коридору за дверью. Она отшвырнула тапочки (вместе с лебяжьим пухом), бросилась ничком на кровать, уткнулась в подушку и погрузилась в размышления.

Пока у нее в руках (ну ладно, у ног) была лишь скромная стопка листков, исписанных синими чернилами. И все же мысль стать рукой судьбы была упоительной и даже невероятно воодушевляющей. Вы просто фея… на свой лад. О да, она хотела быть для него феей. С волшебной палочкой…

Она медленно спустилась на землю.

…или, если реалистичнее, она станет везением, тщательно, однако, просчитанным, которое катапультирует эту рукопись прямо к глазам Фергюса Форда. Он работал на видного издателя, который, по словам Эчики, публиковал знаменитые произведения и известных писателей. Значит, читать – его работа, не так ли?

Она регулярно проходила под огромными черными буквами «Хэмонд & Шуйлер, издатели» на фасаде здания, расположенного на перекрестке Мэдисон-авеню и 48-й улицы. Проходила она там по той простой причине, что Амедео, ее любимый парикмахер, держал лавочку на первом этаже соседнего дома.

Как это сделать? Коль скоро Уайти наотрез отказывается от любого посредничества.

Она привстала на локте. Значит, надо, чтобы Уайти сам предложил Фергюсу прочесть тетрадь. Вот. Именно так. Она должна припереть его к стенке, не оставить выбора.

Каким образом? Она согнула второй локоть, оперлась подбородком на руки, глядя в пространство.

Через несколько минут у нее начал созревать план.

Вне всякого сомнения, Уайти рассердится. Даже очень разозлится. Она была в этом почти уверена. Но посвятить его невозможно, этот глупый гордец просто пошлет ее к черту.

Нет. Она поставит его перед свершившимся фактом.

Она рискнет. Рукопись у нее. Если Фергюс Форд ее отклонит, она скроет от Уайти, что давала ему читать.

Но если он одобрит! Если рукопись примут и опубликуют со всеми вытекающими последствиями, тогда это будет такое счастье, такая гордость, что автор не сможет на нее сердиться. Просто не сможет.

Шик долго обдумывала стратегию. Наконец вскочила с кровати.

– Эчика? – закричала она, распахнув дверь своей комнаты. – Эчика-а-а!

Высунулась встревоженная мордочка Пейдж, намазанная розовым кремом, – казалось, будто ей в лицо лопнула жевательная резинка. Она не могла ни говорить, ни шевелить губами, чтобы маска не растрескалась. Большим пальцем она указала на дальнюю комнату, которую миссис Мерл кокетливо называла музыкальной гостиной. Сейчас там было тихо. Но Шик поняла.

Она вошла, обогнула пианино и через французское окно, уже приоткрытое, оказалась на террасе. На фоне плюща, кирпичной трубы, горшков с маргаритками и клаксонов с улицы Эчика загорала в белом купальнике, лежа на оранжевом полотенце в обществе флакона масла «Коппертон», бутылки лимонной колы и соломинки.

– У тебя свободны вечера на этой неделе? – набросилась на нее Шик.

Эчика приподняла голову, сощурила глаза над темными очками и снова опустилась на полотенце.

– На этой неделе? – вяло отозвалась она. – Э-э… да.

– Все вечера?

– Увы.

– Без исключения?

– Увы, я же сказала. Не наглей.

– Отлично.

– Да ничего подобного! – возмутилась Эчика и села. – Я сказала «увы».

– Не договаривайся ни о чем, не предупредив меня. Ты приглашена, но я еще не знаю, на какой день.

– Эй! Ты могла бы…