Чай с Грейс Келли

Джослин нахмурил брови. Однажды он уже встречался с этой женщиной, он мог бы поклясться. Эта шляпка, похожая на воронье гнездо, нагромождение шалей и юбок, зеленые ракушки на плетеной корзинке… Где же он ее видел?

Старушка принялась напевать. И тут он вспомнил с беспощадной точностью и таким же смущением, где и когда он ее встречал.

Марианна опередила Джослина и заплатила продавщице фиалок. Вот по таким мелочам, отметил он про себя, можно догадаться, что Марианна не совсем американка.

Она приколола букетик к лимонному шарфику. Он нашел ансамбль элегантным и сказал ей об этом.

Старушка удалялась со своей корзинкой, напевая:

shoo shoo, baby
bye bye, baby,
don’t don’t cry, baby[96]

– Жаль, – вздохнул он, когда они вышли на проспект. – Так жаль, что мы встретились только сегодня. Я хочу сказать, я работаю в Хаксо уже которую неделю, мы могли бы…

– Это лучше, чем совсем не встретиться, – заметила она.

Она была права. Судьба играла дверями лифта. Они могли разминуться навсегда.

– Я увижу тебя на концерте?

– Я… Почему не раньше? – спросил он.

– Это трудно. Я работаю за инструментом и… просто работаю.

– Как-нибудь вечером? В воскресенье?

– В Тиффин нелегко добраться вечером и в воскресенье. Этот проклятый паром, а потом еще автобус…

– Я могу приехать в Тиффин! Или в Рим, в Сидней, в Бомбей, в Найроби… На край света.

Она, улыбаясь, покачала головой.

– Тиффин и есть край света. Менее привлекательный, я уверена, чем Бомбей или Найроби. Но… ладно. Я тебе позвоню.

Он записал телефон «Джибуле» на обороте чека из кафетерия. Она тщательно сложила его и спрятала в карман оленьего костюма.

Джослин смотрел на нее, смотрел так долго, как только мог, потому что она уже уходила. Едва она повернулась, как он удержал ее за руку. Эти пальцы… такие до боли знакомые.

Сколько раз их руки соприкасались, встречались, сцеплялись там, в Сент-Ильё, на черных и белых клавишах пианино Мамидо, на целую войну раньше?

– Я счастлив, что мы встретились. Не будем больше терять друг друга из виду, хорошо?

Марианна снова покачала головой.

– Не будем, – прошептала она. – Не будем, Джослин. Я сегодня же позвоню Аттикусу, он просто упадет.

Он все еще держал ее за руку, в горле стоял ком.

– Ты изменилась, Марианна.

– Только не мои волосы! – отозвалась она с чуть натужной веселостью. – Все так же не поддаются расческе.

Она натянула перчатки – белые, единственный признак ее продвижения к американизации, – коснулась фиалок.

– Мы оба изменились, – сказала она серьезнее. – В прошлый раз мы были детьми.

Ресницы, густые, черные, опустились и заслонили синие радужки.

– И у меня пропали щеки, – добавила она, поправив шляпку, чтобы скрыть залившую их краску.

– Твои щеки… Вот же они, на месте. Они позволят мне их поцеловать?

Щеки были шелковистые, розовые, теплые.

Она побежала к метро, и лимонный шарфик быстро поглотила толпа.

27. Shoo shoo, baby

Эчика вернулась в «Джибуле» со съемок саунди, нового изобретения, уже имевшего изрядный успех в клубах, дансингах, кафе и других местах увеселения. Эти музыкальные фантазии на две-три минуты, снятые на черно-белой пленке, появились в некоторых музыкальных автоматах. За пятнадцать центов можно было послушать песню и посмотреть кадры.

Единственный план, где Эчика выступала в роли мексиканской танцовщицы, потрясающей маракасом, продолжался полсекунды. На съемочной площадке оркестр духовых и бонго сыграл The Peanuts Seller[97] добрых двадцать раз. Он звенел у нее в ушах и отдавался в коленях. Макияж занял больше времени, чем съемка. Вдобавок понадобилось полтора часа, чтобы добраться до недр «Квинс», где располагалась студия, и столько же на обратный путь.

Но в кармане у нее было 16 полновесных долларов.

Родители дали ей два года, чтобы преуспеть. Прагматичный уголок ума, унаследованный от матери, знал, что, если ее карьера окончится пшиком, ей всегда остается «Северный экспресс» в 8:55 на Шенандоа. У ее родителей был там магазин спортивных товаров.

– Иду! – крикнула она, ни к кому не обращаясь, потому что толкнула дверь пансиона в ту самую секунду, когда в холле зазвонил телефон.

После труб, бонго, метро хотелось тишины и покоя, и Эчика поспешно сняла трубку, в пальто, шляпке и перчатках.

– …ло? – сказала она, не рассчитав усталости в своем голосе.

– Алло! Могу я поговорить с мисс Эчикой, пожалуйста? Извините, не знаю ее фамилии.

От изумления она выронила сумочку. Сглотнула слюну, чувствуя, как усталость превращается в транс.

– Эрни? – выдохнула она. – Эрни Калкин?

– Он самый! Это вы, Эчика? Можно сказать, что это совпадение очень кстати!

– Это свойство совпадений, не так ли? – засмеялась она. – Разве не с Шик вы хотели поговорить? Она сейчас выш…

– Нет, нет, нет, – поспешно перебил ее он. – Это вас, Эчика, я хочу… с вами я хочу…

Неловкость, какая-то нематериальная, повисла на обоих концах провода.

– Так вы в Нью-Йорке? – наконец спросила она.