Чай с Грейс Келли

Они ответили нервным и польщенным хихиканьем. Внимание Пейдж снова переключилось на Лестера. Тот по-прежнему был поглощен разговором, склоняясь к самому лицу собеседника, так как приходилось перекрикивать микрофон.

– Ты влюблена в него? – прошелестел Бад ей в щеку.

– Мое сердце уже занято.

– Тем лучше. Если хочешь поберечь твое занятое, но наверняка хрупкое сердечко, забудь о Лестере, детка.

Пейдж уставилась на поверхность стойки. В зеркале полированной меди Эддисон Де Витт послал ей свою излюбленную гримаску, жгучую, как его сарказм.

Она поставила на стойку свой стакан.

– Лестер бросает меня то в жар, то в холод. Сегодня я Бетт Дэйвис, а завтра получаю ушат холодной воды. Его эта игра, похоже, очень забавляет. Должно быть, я из таких девушек.

Пейдж снова посмотрела на своего преподавателя и моргнула. Она узнала его собеседника. Это был Хуан, новый студент. Хуан Лебброса.

Пейдж внезапно почувствовала себя ввергнутой в бездну странности. И озадаченности.

– Выпей, прелестная инженю! – шепнул ей Бад, наливая пива, которое как раз принес бармен. – Мама говорила тебе, что девочки спят только с мальчиками, а мальчики только с девочками? Чертовски однообразно, если хочешь мое мнение. Жизнь куда интереснее.

Прошла целая вечность, она не проронила ни слова. Смотрела, не видя, на новую кандидатку на сцене.

Господи, как же она была глупа и как наивна…

Она вспоминала одно замечание по поводу Лестера, услышанное в отеле «Капри» в Гаване. Как раз после приключения в бассейне… Кто поднял эту тему? Кажется, Рон.

Да, Рон что-то такое шепнул. Фразу вроде: Я готов был поклясться, что наш Лестер не любит женщин… Она помнила повисшую неловкость, всеобщее смущение.

Молчание нарушил Виктор Вальдес. Вик произнес слова, которые она вспомнила теперь во всей их ужасающей грубости: В Америке такого рода сплетни могут привести человека прямиком к смирительной рубашке и электрошоку.

Она уставилась на пену на своем пиве.

У матери Пейдж был юный кузен, чье имя в семье редко упоминалось. Он покинул Путнамс-Лэндинг и долгие годы лечился в психиатрической больнице, раз за разом.

В конце концов он выбросился из окна.

После его самоубийства Пейдж, которой было тогда одиннадцать лет, подслушала тихий разговор родителей, полный незнакомых слов. Извращенец. Смирительная рубашка. Гормоны. Электрошок. Изоляция. Психиатр. Она слышала молитвы матери. Та молилась о спасении души несчастного Филипа.

Она хранила в памяти последний образ кузена Филипа. Это было после его очередного возвращения из больницы, этого медицинского учреждения, куда его клали так часто и которое вся семья стыдливо называла «там».

Филип, темноволосый, тощий, как койот в пустыне, серые глаза в серых запавших глазницах. Он раскачивал качели, на которых, смеясь, сидела Пейдж. Он тоже смеялся, как будто лаял.

Каждый раз, когда он брался за веревку, задирался рукав его рубашки, и Пейдж видела синяки на его худой белой руке, как будто из нее извлекли большие гвозди.

Пейдж подняла голову и слабо улыбнулась Баду. Он лениво поглаживал указательным пальцем ее руку, но смотрел остро и проницательно. Она впервые обратила внимание на его высокий лоб.

– Если Лестер хочет играть, окей, – тихо сказала она. – Я тоже играю.

Он прыснул в стакан.

– Браво, sister[110] Пейдж. Я еще никогда не флиртовал с монашкой.

– А мы с тобой флиртуем?

– Ты нет. Я да.

Он щелкнул ее по носу, коротко, но не без нежности.

– Твоя подружка, кажется, – указал он подбородком.

И действительно, на сцене подошла очередь Урсулы.

30. The way you look tonight [111]

Она шагнула вперед и в грациозном пируэте бесстыдно похитила у ведущего микрофон.

– Я – мисс Capello-de-Noche[112], – представилась Урсула, заговорщицки подмигнув Киллеру Джо, усиленно изображавшему оторопь.

Затем состроила смешную гримаску а-ля Чарли Чаплин, предназначенную на сей раз пианисту.

– Я имею удовольствие исполнить великий хит Эллы Мэй Морс Cow Cow Boogie, – объявила она. – Который пела также Элла Фитцджеральд с «Инк Спотс».

Пианино загудело в ритме буги-вуги. Урсула отбивала такт ладонью по бедру, раз, два, три, четыре… И она запела.

Out on the plains down near Santa Fe
I met a cowboy ridin’ the range one day
And as he jogged along I heard him singing
A most peculiar cowboy song
It was a ditty, he learned in the city
Ah, comma ti yi yi yeah
Comma ti yippity yi yeah[113]