Чай с Грейс Келли

Забавная, кокетливая и развязная, она изображала покачивание ковбоя в седле, ее бедра раскачивались, кач-кач, в этом странном прихрамывающем буги. Не прошло и минуты, как половина зала топала ногами, другая хлопала в ладоши. Урсула завела всех по мановению своего мизинца, вернее своего голоса.

Singin’ his cowboy song he’s just too much!
He’s got a knocked out western accent with a Harlem touch![114]

Ее чистый искрящийся тембр наполнял зал и сердца. Джослин покосился на Силаса, чье лицо стало сгустком экстаза.

– Знаешь что, юный Джо? Я по этой девушке все больше и больше схожу с ума.

…Singin’ his Cow Cow Boogie in the strangest way
Ah, comma ti yi yi yeah
Comma ti yippity yi yeah[115]

– Обалдеть! – взвизгнула Дидо в буре восторга, накрывшей под конец обе половины зала. – А я-то думала, что люблю только Дорис Дэй!

Урсула приняла свой триумф со спокойствием бронзового божества. Ее глаза скосились, нашли взгляд Силаса. Их безмолвный разговор продолжался полвзгляда, полвздоха.

– Жюри? Куда подевалось жюри? – кричал в микрофон Киллер Джо, для вида роясь внутри трубы и под пианино. – А, вот оно!

Он нарочно длил напряжение. Кандидатки смеялись, немного вымученно, над его шутовством. Все, кроме Урсулы, которую, кажется, ничто не впечатляло.

– Две претендентки вышли в финал! Расслабимся, señoras y señores… Я потею, а вы? Qué calor[116]. Хотите узнать их имена?

Зад взревел «да-а-а!», хлынувшее, как волна на серфинге.

– Bueno, bueno[117], имена на этой бумажке… Где мои очки?

Снова задержка. Снова принужденные улыбки девушек на сцене.

– Ах, дурная моя голова! Я же не ношу очков, потому что они мне совершенно не нужны! Señoras y señores… Две финалистки – это… это… это… Кандида Лопес и мисс Capello-de-Noche, она же Урсула Келлер!

Джослин не мог определить, какая связь существовала – должна была существовать – между этой Урсулой, богиней на Олимпе «Палладиума», невозмутимой в своем платье из черного тюля и со своим чарующим голосом, и другой Урсулой, дурочкой из пансиона «Джибуле», которая за завтраком перед яйцом всмятку вопила: «Уберите это яйцо! Видите, какие у него острые клыки, оно хочет меня сожрать!»

Силас дал ему тычка локтем под ребра.

– Эта чокнутая огребет пятьдесят долларов. Я от этой чокнутой балдею.

Кандида Лопес, судя по всему фанатка Ната Кинга Коула, прошелестела незабываемую Unforgettable[118], в которой от избытка эмоций и нервозности пропустила куплет. Она выкрутилась, заменив слова на ля-ля ля-ля-ля. Такое преступление тоже было не забыть.

Урсула снова завладела микрофоном, чтобы объявить свою вторую песню.

– Волнующая мелодия, увековеченная во время войны Верой Линн, чтобы поддержать бойцов на фронте: Wish Me Luck As You Wave Me Goodbye…[119] Вы не солдаты или уже не солдаты, а в моем голосе нет света голоса Веры Линн, но я постараюсь как могу.

– Вера Линн? Кто это? – шепнул Джослин Дидо.

– Что-то вроде Дины Дурбин, кажется. Типа British jelly[120].

– Англичанка!

– Yes, indeed[121], – пробормотал Силас. – Одна из этих стальных англичаночек, ее не достанет никакая бомба, и умрет она, вероятно, с песней в сто три года.

Жестом он призвал их к молчанию. Место Урсуле.

Другая Урсула. Опять новая. У этой горло было полно сдерживаемых рыданий, улыбка блестела от слез.

Wish me luck as you wave me goodbye
Cheerio, here I go, on my way
Not a tear, but a cheer, make it gay
Give me a smile I can keep all the while
In my heart while I’m away
Till we meet once again, you and I[122]

Никто больше не хлопал в ладоши. Ей подпевали вполголоса, сжав губы, вспоминая… Вспоминая о ком-то дорогом, кто не вернулся, кто, может быть, вернется; о том, кто далеко, неведомо где, с кем увидятся когда-нибудь или никогда. Страстный тембр девушки открыл глубоко личный ларчик, из тех ларчиков, что открывают только наедине с собой.

Глубокая тишина встретила финальную ноту и последнее goodbye. Контраст с недавним исступлением был разителен.

Потом весь зал аплодировал ей, потрясенный, стоя. Урсула моргала, в глазах у нее стояли настоящие слезы.

– Какой пыл, señoras y señores! Ах, какое чувство! Какие эмоции! Полноте, расслабились… Терпение, терпение!

И оркестр снова заиграл интермедию, пока совещались три гавайские рубашки, составлявшие жюри. Оглянувшись через плечо, Джослин пробежался взглядом по людям, прилипшим к бару. Пейдж подняла стакан в его сторону и подмигнула ему.