Чай с Грейс Келли

32. White heat [134]

Женщина, грациозная и очень изящная, в белых перчатках и шляпке, лавируя между столами и стульями, пробралась к трибуне представителей и сенатора. С улыбкой, таившей тысячу неизъяснимых нежностей, тысячу смертельных бархатистостей, она встала, глаза в глаза, перед почтенным конгрессменом Мартином Фитцморисом Брингс-Три… лишившимся дара речи!

Она любезно поздоровалась со всеми (ошеломленными) членами комитета. Тишина стояла тяжелая и плотная, как мрамор, но дама нисколько не была смущена или расстроена.

– Господин сенатор, господа представители, – начала она с расстановкой. – Я знаю большинство из вас, и большинство из вас знает, кто я. Вы часто были моими гостями на многих праздниках, ужинах, вечерах бриджа… Меня зовут Славка Чергина, супруга Фитцмориса Брингс-Три, представителя штата Делавэр в Конгрессе, здесь присутствующего.

Невозмутимо поправив шляпку, к которой была приколота белая камелия, она повернулась к здесь присутствующему представителю штата Делавэр в Конгрессе, чьи глаза вылезли из орбит. Она обратилась к нему с почти равнодушным видом:

– Брингги, мой дорогой… Позволишь ты мне наконец сесть и дать показания? Мне нужна Библия, я хочу принести присягу. А, и микрофон тоже, я хочу…

Служащий установил перед ней микрофон, к которому она не притронулась.

– …прояснить это злополучное дело, это печальное недоразумение.

Служащий вежливо подвинул к ней Библию.

– Я клянусь перед Богом! – произнесла она, не глядя ни на служащего, ни на Библию. – И прошу мистера Стайнера принять мою безмерную благодарность за его деликатность и рыцарское молчание.

Жестом, исполненным грации, она отколола камелию от шляпки и совершенно спокойно бросила ее в сторону Ули Стайнера, который поймал ее на лету, как будто это был орешек.

– Потому что, – продолжала дама без камелии, вновь переключив внимание на представителя штата Делавэр, своего супруга. – Потому что та… гм, очаровательная экс-коммунистка, чье имя не было названо вопреки всему, в ущерб его чести, великодушным мистером Стайнером…

Она окинула зал, потом трибуну восторженно-простодушным взглядом.

– Так вот, та юная ветреница из прошлого – это была я.

Вспышки беспрестанно выплевывали облачка магния прямо в ноздри Бенджамину Франклину. Зона журналистов – которые до сих пор сидели, прилежно склонившись над своими блокнотами и бумагами, – забурлила крещендо под действием внезапного перегрева.

Почтенный представитель штата Делавэр Мартин Фитцморис Брингс-Три, председатель подкомитета по расследованию в House Committee on Un-American Activities, наконец пришел в себя.

В общей какофонии он принялся колотить по столу, как глухой, медным пресс-папье. Другая его рука случайно смахнула микрофон, который отлетел с пронзительным свистом.

– Тишина! – кричал он во все горло. – Заседание приостановлено! Тишина! Тишина! Тишина!

33. Who cares what people say [135]

В дамской комнате Манхэттен в зеркале кусала губы.

– Каков шоумен этот Стайнер, а? – хихикнула женщина, которая подкрашивала губы короткими точными мазками, выдававшими в ней ветерана вашингтонских дебатов. – Господин председатель то, господин председатель сё, неожиданная развязка, антракт, занавес… Этот комедиант выдал нам по полной программе!

На ней был неизбежный костюм-карандаш с подкладными плечами и шляпка с пером образцовой журналистки. Она вышла, подмигнув Манхэттен.

Манхэттен сняла очки, чтобы помассировать точку в середине лба. Войско бесенят носилось от виска к виску, подняв в ее голове большую бучу.

Она сделала три глубоких вдоха, надела очки. Она точно знала, в какой момент появились бесенята.

– Вы читали «Бэмби»?

– Прошу прощения, господин председатель?

– Вы читали книгу под названием «Бэмби»?

– Гм… Дайте подумать… Наверно, читал когда-то… Маленькой девочке, да. Пятилетнему ребенку.

Манхэттен открыла холодный кран, подставила руки под струю. Значит, он это помнит… Уже тогда незаурядный актер, папа изображал всех лесных зверей, и она смеялась, вскрикивала, ужасалась, плакала…

Она тоже помнила. Так же отчетливо, как ту затрещину, которую он дал ей, когда они вышли из театра «Бижу», и его спокойный голос: «Эта затрещина – чтобы ты никогда не забыла, как в первый раз была в театре».

Она смотрела, как вода течет между ладонями, по запястьям, все более холодная, все более завораживающая.

Его перевод, должно быть, был не так уж плох: маленькая девочка очень плакала, когда убили маму Бэмби.

О да, как она тогда рыдала. От сладкого горя. Папа смеялся и прижимал ее к себе, ожидая, когда она успокоится, чтобы продолжить чтение…