Чахоточный шик. История красоты, моды и недуга

Далее Доддридж пишет о любопытном событии, которое он объяснил своим нежеланием принять волю Господа и наказанием за его упорство в этом самом личном из испытаний. Когда я очень горячо молился, возможно, слишком ревностно, о ее жизни, мне в голову с огромной силой пришли следующие слова: «Не говори больше со мной об этом»; я не хотел принимать их и направился в комнату, чтобы увидеть мою дорогую бедняжку, когда, вместо того чтобы принять меня со своей обычной нежностью, она посмотрела на меня с суровым видом и сказала необыкновенно решительным голосом: «Мне больше нечего тебе сказать», — и я думаю, что с того времени, хотя она прожила еще по крайней мере десять дней, она редко смотрела на меня с удовольствием и не позволяла мне подходить к ней. Но чтобы я мог ощутить всю горечь этого недуга, Провидение так распорядилось, что я вошел, когда ее терзали самые острые муки, и эти слова: «Боже мой, боже мой, что же мне делать?» — звенели у меня в ушах последующие часы и дни. Но Бог избавил ее; и она безо всякой резкой боли в момент ее кончины тихо и сладко заснула, как я надеюсь, во Христе, около десяти часов ночи, когда я был в Мидвелле. Когда я возвратился домой, мой разум был окутан темным облаком, связанным с ее уходом в мир иной, но Бог милостиво отвел его и дал мне утешение и надежду после того, как я испытал самую раздирающую сердце печаль 191.

Важность покорности божьей воле и христианское видение смерти оставались характерной чертой подхода к смерти от туберкулеза на протяжении восемнадцатого и вплоть до девятнадцатого века. Письмо 1797 года о смерти еще одного любимого родственника от чахотки свидетельствует о том, что она все еще воспринималась именно таким образом: Ваш рассказ о ее смерти очень трогателен, он таков, что, несомненно, принесет утешение любому человеку, не столь убитому горем, чтобы отказаться от надежд, даруемых религией. Со своей стороны, я могу честно сказать, что чем больше я смотрю на мир, тем меньше, я думаю, должны мы сожалеть о тех, кто его покинул, и когда я размышляю о множестве разочарований и несчастий, которые суждено испытать в более зрелом возрасте, я не могу не считать молодых, рано покинувших этот мир, «избавленными от грядущего зла»192.

Убеждение, что чахоточного больного в загробной жизни ожидает лучшая доля, основанное на уверенности в спасении согласно христианской традиции, придавало еще большую важность смирению, и это принятие было центральной чертой в личных свидетельствах больных, исповедовавших евангельские истины.

4.2. «Не скорби об умирающей дочери». Мать рыдает от горя, обнимая умирающую дочь.

«Общий удел». Ж. Бувье. 1842-1865

Смирение оставалось важным аспектом подхода к туберкулезу в девятнадцатом веке, и это было очевидно в записях юной (Маргарет) Эмили Шор (1819–1839) о ее болезни. Еще до того, как был установлен ее диагноз, она знала о возможности того, что ее болезнь окажется чахоткой, и начала готовиться к этому.

У меня становится больше сил, но мой кашель проходит очень медленно, а сердцебиение остается частым и сильным. Конечно, существует опасность поражения легких, но мы надеемся, что, если будет на то воля Бога, море вернет мне здоровье и устранит возможность чахотки. Однако я знаю, что должна готовиться к худшему, и я полностью осознаю, как тревожатся обо мне папа и мама!93.

Через месяц во время осмотра доктором Джеймсом Кларком она снова высказала свои опасения. «У меня были весомые причины опасаться, что болезнь легких уже началась. Я горячо молилась о покорности Божественной воле и о том, чтобы я могла подготовиться к смерти; я настроилась, что мне суждено стать жертвой чахотки» 194. Доктор Кларк сообщил новость о том, что ее легкие еще не пострадали, но письмо Эмили иллюстрировало ее противоречивые чувства по поводу ограничений, наложенных на нее болезнью.

Теперь я совершенно убеждена, что не должна утруждать свой ум вовсе, по крайней мере, в сравнении с тем, чем мне хотелось бы заниматься. Я не могу читать или писать без головной боли, а также письмо вызывает у меня боль в груди, от которой мне не избавиться вот уже несколько дней. Мне очень тягостно намеренно откладывать все мои занятия, и мне кажется, что когда-нибудь я с большим сожалением оглянусь назад на 1836 год, семнадцатый год моей жизни, который, очевидно, был потрачен впустую в отношении учебы. И все же мне не следует питать это чувство, потому что на то воля Бога 195.

Год спустя она посетовала: «Как ужасны ход времени и приближение вечности!» — и призналась себе: «От меня эта вечность, возможно, не так уж далека» 196. Далее она просила: «Позвольте мне улучшить жизнь до предела, пока она еще моя, и если отведенному мне сроку на земле действительно суждено быть коротким, пусть он продлится достаточно, чтобы подготовить меня к бесконечному существованию в присутствии моего Господа» 197. Чтобы поправить здоровье, Эмили отправилась в Испанию в 1838 году и оставила поразительный рассказ о своем посещении местного кладбища для многочисленных жертв туберкулеза 198.