С грустным чувством я оглядывала это безмолвное кладбище, где истаяло так много ранних цветов, загубленных более холодным климатом; так много людей, прибывших слишком поздно, чтобы поправиться, и либо погибших здесь, вдали от всех своих родственников, либо угасших под взорами встревоженных друзей, которые тщетно надеялись увидеть их исцеление. Глядя на теснящиеся гробницы, я предчувствовала, что и моя вскоре окажется среди них. «И здесь я, наконец, обрету покой», — подумалось мне. Эта мысль впервые посетила меня на каком-либо кладбище 199.
Принятие неизбежности смерти знаменовало переход от образа жизни к способу умирания, а признание наличия чахотки часто приводило к процессу самоанализа как части подготовки к смерти. В своем дневнике врач Томас Фостер Бархем описал страхи своей жены Сары по поводу духовной готовности к смерти и то, как чахотка повлияла на ее личность. В 1836 году он подробно рассказал о том, как она жила и умирала после двадцати лет брака. Хотя в конце концов Сара умерла от лихорадки, а не от туберкулеза, он обратился к вопросу о влиянии этой болезни на нее во время их долгих отношений. В особенности Сару заботило «ее религиозное состояние: иногда она жаловалась, что ее сердце холодно и мертво и что ей нужно что-то, что пробудило бы ее духовные чувства; иногда она также сокрушалась о том, что несколько поддалась вспыльчивости из-за домашних неурядиц»200. Однако Бархем отметил: «Они действительно были незначительными и весьма скоротечными, минутное облачко, заслонявшее солнечный свет ее обычной безмятежности и доброты. Какими бы они ни были, я теперь не сомневаюсь, что они действительно возникли в результате того состояния органической болезни, которая уверенно, хоть и скрытно, прогрессировала»201. Он гордился своей женой, утверждая, что существовали «неоспоримые доказательства ее искренней преданности, которую она проявляла так же твердо и добросовестно, как она долгое время пыталась выполнять различные обязанности, сообразные своему положению в жизни. Я указал ей на то, что свидетельствам такого рода следует доверять больше, чем свидетельствам возбужденных чувств. Таким образом я часто возвращал ей спокойствие, и на смену приходили счастливые часы преданного служения»202. Как и в случае с Сарой Бархем, представления о готовности к смерти и надлежащем поведении были сопряжены с нравственными и религиозными заповедями.
Постоянный акцент на важности христианского смирения во время чахотки обнаруживается даже в медицинских отчетах о болезни. В 1831 году члены Коллегии врачей исследовали влияние больного тела на душевное состояние, заявив: «Мы были особенно поражены приведенным описанием бодрости духа, часто проявляемой бедной жертвой легочной чахотки»203. Затем речь шла о том, как жертва переносила эту болезнь. Но христианин переносит свои страдания из высших побуждений и с другим настроем. Как примечательный факт председатель отметил то, что из большого числа людей, посещать которых в последний период их жизни было его тягостным профессиональным долгом, очень немногие проявили нежелание умирать; кроме, конечно, мучительных опасений относительно положения тех, кого они могут оставить. Это чувство смирения, хотя у одних оно могло возникнуть из-за простого физического истощения, у других казалось подлинным следствием христианских принципов204.
Евангелисты и общественники-реформаторы вновь обратились к концепции «божьей воли» для придания смысла и объяснения причины болезни, создавая образ чахотки, связывавший судьбу, личность и внутреннюю истину, чтобы прояснить как болезнь, так и смерть. Чахоточные больные находили утешение и смысл в своих страданиях, веря в то, что болезнь была частью воли Господа. Кроме того, в проповедническом евангелизме боль считалась центральным элементом Божьего порядка, поэтому она была частью аппарата евангельского обращения и испытания205. Страдания, болезни и смерть связаны с представлениями о провидении и дают возможность испытать веру жертвы; как таковые, подчинение и смирение были в таком случае должной реакцией206. Тем не менее люди по-прежнему изо всех сил пытались понять причину своего состояния и почему страдания выпадали именно им. В поисках этих объяснений непрофессиональное понимание причинности болезни столкнулось с медицинской этиологией, поскольку поиск смысла отмечен постоянным обменом между обывательским и профессиональным мнением207. Этот обмен был особенно важен для усиления влияния романтизма на риторику о туберкулезе.