Чахоточный шик. История красоты, моды и недуга

Многие исследователи интерпретируют романтизм, по крайней мере отчасти, как реакцию на центральную для эпохи Просвещения категорию рациональности, потому что он ставил «страсть духа» выше интеллектуального наблюдения208. В Англии такое возвышение индивидуализма и возрождение эмоций в литературе, искусстве и культуре в целом происходили примерно между 1780 и 1830 годами209. Романтики подчеркивали творческий потенциал, вдохновение и воображение, а также взаимосвязь между этими силами и болезнью. Многие даже, казалось, находили в течении болезни истоки литературной интуиции210. Индивидуальная исключительность не давалась даром, и туберкулез казался приемлемой платой за необычайную страсть или талант. Недуг теперь стал союзником, а не врагом, а биологическая болезнь в романтическом представлении стала сложной и ценной частью личности211.

Болезненное воображение

Болезнь в целом и туберкулез в частности долгое время ассоциировались с умственными нагрузками; в период романтизма эта связь была расширена, а чахотке приписывалась способность усиливать и высвобождать творческую чувствительность и воображение212. Популярность концепции чувствительности и соответствующих действий нервной системы намекали современникам, что стимуляция разума оказывает подавляющее действие на энергию тела. В представлении романтического движения умственные способности слабеющего человека, страдающего от чахотки, усиливались, а умственная энергия росла по мере нарастания физического оцепенения. Когда эта энергия прикладывалась к художественному творчеству, здоровье приносилось в жертву воображению и мастерству213. Доминирующая культура чувствительности в конце восемнадцатого века закрепила представление о теле как архитекторе знания и жертве собственного стремления. Ученое, артистическое, изолированное и нервное тело одновременно терпело ограничение бездействия и получало от этого преимущество. Художественные и научные деятели приобщали страдания к самоутверждающему взгляду на болезнь, в котором «ученые» болезни, такие как меланхолия и чахотка, служили одновременно симптомом и источником литературных достижений214. Страдания, болезни и боль не только давали возможность выполнить предписанный евангельский ритуал смертного одра, но и служили источником художественного творчества, воображения и интеллектуального мастерства215. В книге «Немощи гениев» (1833) устанавливалась прямая связь между конституцией и литературным творчеством.

«Немощи» писателей, эксцентричность их мыслей и действий, их своенравие, сварливость, вспыльчивость, человеконенавистничество, мрачные страсти и тысячи неописуемых идиосинкразий, во все времена отличавшие их от других людей, стали притчей во языцех. Аномалии, столь очевидные в литературном характере гениальных людей <.. > можно отнести к их конституциональным (физическим) особенностям и состоянию: проще говоря, их умственные странности являются результатом нарушения физического здоровья. Состояние ума и нрава человека во многом зависят от чередования здоровья и болезней телесной оболочки216.

Акцент романтизма на неповторимости и индивидуальности соответствовал растущему упору на силу страсти, любви, сантиментов и горя. Эти понятия применялись ко всем аспектам жизни и смерти, романтизируя и возвышая переживания и той и другой. В этих условиях смерть сентиментализировалась, а страдание, как и смерть, наполнялось эмоциональностью217. В эпоху романтизма сопровождавшие чахотку угасание и истощение придавали фигурам современных поэтов и писателей новый шик. Таким образом, болезни, являвшиеся, как считалось, результатом повышенной чувствительности, были палкой о двух концах. С одной стороны, они давали преимущество вкуса и утонченности и повышали социальное положение больных; с другой, однако, они также обрекали своих жертв на существование, полное как душевных, так и физических страданий218. Поэты мучились чрезмерной раздражимостью нервной системы, и она, в сочетании с их страстной натурой, наводняла их тела ощущениями, которые вскоре становились патогенными. Чахотка поэта-мужчины служила не только выражением его чувствительности, но и свидетельством его творческих и интеллектуальных дарований, а также его неспособности переносить суровость мира219.