Чахоточный шик. История красоты, моды и недуга

Дискурс чувствительности и страдания направлял процесс феминизации чахоточной смерти, в котором больная женщина представляла собой прообраз «красивой смерти». Связь между чистотой и страданием в изображениях соблазнительных и привлекательных женщин привела к увеличению числа тех, кто демонстрировал чахоточную худобу и нервную чувствительность, способствуя процессу присвоения чахотке положительных эстетических репрезентаций273. Эти идеи подкреплялись распространением убеждения, что женщины становятся жертвами болезни чаще всего. Томас Хейс еще в 1785 году утверждал: «Не существует болезни, которая бы лишала мир стольких полезных членов общества, как чахотка <.. > ибо не только самые талантливые мужчины, но и женщины прекраснейшей формы и живейшей чувствительности, которые могли бы стать ярким украшением нации, а также домашнего счастья, безвременно похищаются этой жестокой напастью»274.

К середине века болезнь и чувствительность были пропорционально распределены согласно полу, и женщинам досталась большая доля и того и другого. Вследствие корреляции между чувствительностью и чахоткой эта болезнь приобрела известность как продукт женских качеств и как болезнь, лучше всего способная подчеркнуть женский характер. В 1850 году журнал The World of Fashion обратился к теме повышенной женской чувствительности и некоторых ее последствий: Еще никому никогда не доводилось обвинять женщин в бесчувственной глупости. Их изъян, если и есть противоположная крайность, — излишне утонченное изящество. Нужно отметить, что чувствительность, будь то радость или страдание, возникает пропорционально нашей изобретательности или тонкости ума. И никто еще не усомнился в том, что разум мужчины имеет более грубое строение, чем разум женщины. Поэтому недуги не таким тяжелым грузом ложатся на него, как на более утонченный нрав женщины. Та же утонченность разума, окутывающая все вокруг столь прекрасным блеском в дни ее благополучия и придающая столь изысканный вкус каждой радости, когда она действительно ликует, бросает более глубокую тень на ее душу в невзгодах и дает остроту боли и страданию275.

Феминизация чувствительности и, соответственно, чахотки вписывалась в сконструированные представления о женской роли и закрепленном за женщинами месте в викторианском обществе, развивавшиеся по мере пересмотра гендерных границ в первой половине девятнадцатого века.

Чахоточный брак

Повсеместное принятие наследственной теории чахотки означало, что в девятнадцатом веке болезнь также была частью дискуссий о браке, а отсутствие хронических заболеваний было важным критерием для заключения семейного союза. В справочной литературе для тех, кто вступает в брак, часто встречались назидания, что они морально обязаны с умом подходить к выбору своих партнеров, чтобы не передать слабую конституцию своим детям276. Например, в 1822 году в журнале The New Monthly Magazine говорилось: «Родители <…> передающие болезненную конституцию своим потомкам, подобны пауку, пожирающему своих детенышей, поскольку с жизнью они передают своему потомству семена болезней и являются виновниками их преждевременной смерти»277. Подобные предостережения, кажется, совершенно игнорировались, когда чахоткой болела женщина: и в литературе, и в жизни было множество примеров, свидетельствующих об этом исключении. Например, Томас Фостер Бархем определенно проигнорировал эти опасения и женился на женщине со случаями чахотки в семье. В 1836 году он сделал следующую запись в дневнике:

Здоровье моей дорогой Сары за последние два или три года проявило некоторые признаки ухудшения. Она заметно похудела: появилась привычная одышка <.. > Она также страдала от обильного харкания слизистой мокротой, в которой время от времени появлялись кровавые прожилки <.. > Воспоминания о ранней смерти ее матери от чахотки в возрасте около 45 лет часто возникали у нее в голове, и я думаю, она ожидала, что примерно в тот же период жизни ее погубит та же болезнь278.

В 1857 году в публицистическом «Очерке о двух домах» затрагивалась проблема брака чахоточных больных: дед безуспешно пытался разорвать цикл болезней, не допуская замужества своей внучки, которая не только имела чахотку в семейном анамнезе, но уже проявляла предрасположенность к заболеванию. Он с горечью рассказал о своих страданиях в призыве воспрепятствовать брачному союзу:

Юноша <.. > мне жаль вас! Мне жаль вас <.. > когда-то и я страдал, как вы сейчас, но — поскольку вы еще этого не сделали — я уговорил женщину, которую любил, выйти за меня замуж. Она умерла от чахотки; ее дочь также вышла замуж и умерла от чахотки; теперь Магдалина — это все, что мне осталось, и хотя та же ужасная болезнь убьет и ее, она не выйдет замуж и не оставит страшное наследство своим детям, как ее мать и бабушка. Вы меня услышали, теперь <.. > уходите279.